- Вы, геноссе Карл, очень любезны. - Владимир Ильич потряс его руку. - Спасибо! - Взглянул на Засулич. - А Велика Дмитриевна собиралась к вам за почтой. Наши визиты, я полагаю, не вызывают подозрений? Как бы к врачу на прием!

- Да, в мои приемные часы, - кивнул Леман аккуратно причесанной головой. - А сегодня у меня на почте был забавный случай: какой-то чудак прислал мне подушку! Я счел за глупую шутку и отказался получать. Если это не ошибка...

- Ошибка, дорогой доктор! - Владимир Ильич тронул локоть Лемана. Несомненная ошибка! Это же - для нас.

- Вы ждете подушку?!

- Не подушку как таковую - пирог с начинкой!

- Карл, нам могут прислать что угодно, - принялся объяснять Мартов. Через Прагу - мешок хмелю, через Болгарию - винный бочоночек, через Голландию - головку сыра. Пачку табаку, пакет с макаронами, кастрюлю, граммофон... Кто что придумает.

- Если для вашей "Искры"... - пожал плечами доктор. - Я надеюсь, почта еще не отправила обратно.

- Вы не обижайтесь, доктор. - Владимир Ильич снова тронул локоть Лемана. - Ваша помощь для нас бесценна.

- Это не так уж трудно... Я могу второй раз... Объясню там... Что-нибудь придумаю...

- Я иду с вами, - объявил Мартов. - А объяснить не так уж трудно. Скажете: жене подарок. Ко дню рождения. Или что-нибудь в этом роде. А подушка, дескать, не простая - из гагачьего пуха! Собирал знакомый охотник на островах Ледовитого океана. Дайте волю фантазии.

Тем временем Надежда Константиновна распечатывала письмо за письмом, те, которые требовали расшифровки, откладывала в сторону.

Когда Мартов ушел вместе с доктором, Владимир Ильич повернулся к жене и, уткнув руки в бока, заглянул через ее плечо:

- Ну-с, что тут особо интересного? Чем сегодня порадовали земляки?

- Хорошие вести! Вот - из Нижнего. Сразу два письма. О Максиме Горьком.

- Да? О Горьком нам важно знать все. И быстро откликаться. Дай-ка.

Пробежав первое письмо, Владимир Ильич азартно потер ладонями:

- Это нам очень ко времени! - Протянул листок Засулич. Познакомьтесь, Велика Дмитриевна. Примечательное письмо! - Взял второе. И здесь о том же. Главное - с подробностями.

Смяв недокуренную сигарету и бросив ее на подоконник, Засулич села с письмом к уголку стола. Прочитав первые строки, кинула на Надежду Константиновну косой, упрекающий взгляд:

- И это называется "хорошие вести"! - стукнула четырьмя пальцами по кромке столешницы. - Возмутительный случай! Максима Горького, пролетарского барда, буревестника...

- Надюша, в этом Велика Дмитриевна права, - поспешил подчеркнуть Владимир Ильич. - Нельзя не возмущаться тем, что Горького выслали из его родного города.

- Да разве я спорю? - Надежда Константиновна прижала руки к груди. Меня тоже возмущает...

- Но то, что произошло на вокзале, а затем и в городе, не может не радовать. Действительно, хорошие вести, Велика Дмитриевна. И печальные и в то же время хорошие! Это же начало новых демонстраций! Всего лишь две недели назад мы с вами отмечали двадцатипятилетие первой социально-революционной демонстрации в России, на площади у Казанского собора, тогда чествовали Георгия Валентиновича...

- Великое было празднество! - воскликнула Засулич, оторвавшись от письма. - Я всегда говорила: уже там, на площади Казанского собора, блестяще проявился талант Жоржа! И революционного мыслителя, и оратора!

- И вот вам новая демонстрация! В Нижнем, неподалеку от пролетарского Сормова! Это примечательно! И одновременно - в Москве. А вспомните Харьков.

- Да, да. Точно. Второй раз в году. Безоружных студентов топчут лошадьми, бьют нагайками.

- "Внутренние турки" превращают российские города в поля сражений с протестующим народом. И в схватках студенты прозрели, поняли, что поддержку могут ждать только от рабочих, что надо бороться не за маленькую студенческую свободу, а за свободу для рабочего класса и крестьянства, за политическую свободу. И в Харькове - мы с вами, Велика Дмитриевна, помним по письмам, - так же, как в Нижнем, кричали: "Долой самодержавие!" Вот что характерно для новых демонстраций. От стачечно-экономической борьбы мы окончательно переходим к широкой революционной борьбе с русским самодержавием. Газету мы, как вы знаете, стали выпускать уже два раза в месяц, и ее заслуженно называют подлинно общепартийной газетой. И эти письма для нас - клад, основа тринадцатого номера.

Владимир Ильич открыл папку с типографскими гранками:

- Вот ваша статья о Добролюбове. - Подал Засулич узенькие листочки, пахнущие типографской краской. - Корректуру прошу прочесть сегодня же. Что у нас дальше? Вот студенческое движение в Москве. Вот в Киеве. Сходки в Питере. Прокламации в Риге. Стачки в Москве, в Черкассах. Манифестации в Двинске и Витебске по поводу отправки ссыльных рабочих в Сибирь и высылки рекрутов. Новые прокламации в Тифлисе. - Опустил ладонь на корректурные гранки. - Хорошо! Впереди ставим письма из Нижнего. И передовую о них. Как вы думаете, Велика Дмитриевна?

- Конечно, о нижегородцах. О Горьком.

- Очень рад нашему единодушию. И, если вы не возражаете, я напишу.

- Кто же будет возражать? Уверена: и Юлий, и Жорж, и Аксельрод с Потресовым - все одобрят.

Засулич ушла. Надежда отправилась на кухню, чтобы там за маленьким столиком заняться расшифровкой писем. Владимир Ильич, походив по комнате, сел к столу и вверху чистого листа размашисто написал: "Начало демонстраций". Подчеркнул жирной чертой. В первых строчках упомянул о Казанской площади в Петербурге, о "Земле и воле", потом - о современном требовании п о л и т и ч е с к о й с в о б о д ы. И тут же перешел к событиям в Нижнем Новгороде. Писал все быстрее и быстрее, буквы уменьшались до бисера и становились плотнее друг к другу: "Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло - как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации - в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города. Башибузуки обвиняют его в дурном влиянии на нас, - говорил оратор от имени всех русских людей, в ком есть хоть капля стремления к свету и свободе, - а мы заявляем, что это было хорошее влияние. Опричники бесчинствуют тайно, а мы сделаем их бесчинства публичными и открытыми"