...С Анатолием Ванеевым Сильвин подружился еще в Нижнем. Окончив гимназию, вместе с ним отправился в Петербург. Друзья мечтали даже не столько о высшем образовании, сколько о большом революционном деле. Вместе вступили в "Союз борьбы за освобождение рабочего класса". Вместе ходили в кружки и на первые сходки. Долго жили в одной комнате. Делили и радость, и горе. Им даже клички дали - Минин и Пожарский. Только учились они в разных концах города: Анатолий - в Технологическом институте, Михаил - в университете. И схватили Сильвина на восемь месяцев позднее. Сослали так же, как товарищей, на три года. В северное село Тасеевское, той же Енисейской губернии. Там он провел лето и осень, потом - о, радость! разрешили переехать в Минусинский уезд. На юг! Туда, где отбывали ссылку его друзья.
В Красноярске Сильвин задержался на несколько часов. И там в вокзальном буфете Петр Ананьевич Красиков познакомил его с Глашей Окуловой. Девушка уже отбыла ссылку и чувствовала себя вольной птицей перед отлетом в дальние края. За ужином она долго рассказывала об их общих друзьях, которые и для нее стали самыми близкими людьми, в ссылке помогли освободиться от народнических заблуждений и примкнуть к ним, социал-демократам.
В тот год путь Сильвина лежал через село Шушенское. Там он остановился на ночевку, отыскал дом с деревянными колоннами у входа, где жили Ульяновы. Проговорили далеко за полночь. О друзьях, коротавших ссылку в окрестных деревнях, о вестях из Питера и Москвы.
Когда, распрощавшись, завалился в сани на пахучее луговое сено, нахлынула тяжелая волна грусти. У Ильичей уютно, живут они, люди неустанного труда, в атмосфере семейного счастья. А он? Один-одинешенек, как бродяга в лесу. Как сирый куст травы перекати-поле, гонимой ветром...
А в Ермаковском - того тошнее: его ближайший друг Анатолий Ванеев, сваленный чахоткой, догорал, как свечка. Так и остался навсегда в холодной Саянской земле...
Летом проглянуло солнышко: примчалась Ольга. Сыграли свадьбу. Даже позабыли о тяготах изгнаннической жизни. Но счастье было недолгим: подстерегла разлука. Хотя Михаил Александрович и числился "государственным преступником", ему в свой срок приказали явиться на призывной пункт. Остригли волосы наголо. Как рядового сибиряка, воинский начальник постарался отправить подальше - в пехотный полк, расквартированный в Риге. На прощанье Ильич дал ему адреса рижских социал-демократов. Не сомневался, что пригодятся. А когда кончился срок ссылки, сам наведался в Ригу. Приехал одетый по-заграничному: в мягкой фетровой шляпе, в лайковых перчатках, с тросточкой. Одним словом - джентльмен! Умеет он от шпиков хорониться!
Повидался Ильич с латышами, договорился о сотрудничестве в "Искре". Потом, в пасхальный день, когда Сильвину дали увольнительную из казармы, навестил на квартире его жены. Михаил Александрович не скрыл удивления, когда узнал, что Ильич уезжает за границу на продолжительное время. Он ведь так нужен здесь, в России. А там? Там он почувствует себя оторванным от родной страны, от российского революционного движения.
- Не тревожьтесь, - ответил Владимир Ильич, - мы будем поддерживать постоянную связь с друзьями и единомышленниками во всей стране.
Сильвин решил прибегнуть, как он думал, к самому сильному доводу:
- Посмотрите на группу "Освобождение труда", - она в конце концов стала для нас в организационном отношении почти ничем.
- Нам это не угрожает. Да и ждать теперь уже недолго.
- Может, все же лучше здесь основать газету?
- Выследят. И через два-три номера прихлопнут. А с нас достаточно одной ссылки, - усмехнулся Владимир Ильич. - За границей же безопаснее для дела. И пользы будет больше...
- На этом мы и расстались, - рассказывал Михаил Александрович. - И я все поджидал газету. Латышских товарищей спрашивал. Но так и не дождался. Жандармы, проклятые аспиды, прознали, что ссыльный "государственный преступник" Сильвин служит солдатом в таком городе, как Рига! Пришли в ярость. И меня, раба божия, снова турнули в Сибирь. Пусть, дескать, дослуживает срок в краю каторги и ссылки. Побывал наш полк в Забайкалье, где золото роют в горах. А теперь вот здесь. На строительстве военного городка. Грамотных не хватает, так меня писарем поставили. Могу, как видите, в город отлучаться. С комитетом связь держу. "Искру" здесь увидел. И понял, что Ильич был прав, когда решил уехать. Хорошая газета. Боевая. У вас, случаем, нет нового номера?
- Для вас найдется.
Глаша достала из чемодана складное зеркало, приподняла донце футляра и подала аккуратно сложенную газету. Пятый номер. Сильвин отодвинулся со стулом в угол, подальше от окна, просмотрел заголовки, остановился на письме из Петербурга. О схватке на Обуховском заводе. Прочел: "Жаль, что знамени не было. В другой раз и знамя будет, и пистолетов достанут". Верно! И посерьезнее оружие достанут! Сказал приглушенным голосом:
- Здесь тоже как на вулкане. Вот-вот польется лава.
В горницу поднялась Клавдия Гавриловна, сказала, что чай готов. Сильвин, прежде чем отправиться за самоваром, сунул руку за голенище, где солдаты обычно хранят ложку, и достал листовки, свернутые трубочкой, одну подал Глаше, остальные запрятал на прежнее место:
- Прочитайте здешнюю...
- Новенькая?! - Клавдия Гавриловна подошла поближе. - Надо деколоном спрыснуть. Чтобы краской не пахло. Сейчас принесу. - Приостановившись, добавила: - Листки-то у нас спервоначалу были синенькие, от руки писанные, а нынче и вот эдакие появились. Из настоящей типографии! Ох, смелые головушки!.. Пойду у Валюшки возьму деколон.
Глаша, разгладив рукой тонкую бумажку, про себя читала:
"К войскам красноярского гарнизона. Братья солдаты и сибирские казаки! Поймите и запомните. Со дня на день вас могут послать сражаться против борцов за свободу и справедливость для трудового народа. Не враги они вам, а ваши товарищи. Не против них, а за них должны вы сражаться! Не в них должны вы стрелять, а в тех негодяев, которые решаются приказывать вам стрелять в своих братьев".
- Ой, как это своевременно! - тряхнула головой Глаша. - Кто бы мог подумать, что наши красноярцы так развернутся!
