- Успокойтесь, Феофил Алексеевич! Будьте же мужчиной!
Постукивая тычком кулака по столу, про себя сказал:
"До чего же обнаглели! Под носом у обера! В двух шагах от Охраны!.. Давно такого не было... И куда смотрят полицейские, дрянные филиппы?!* Слюнтяи, сморчки!"
_______________
* Филиппами Зубатов называл жандармов.
- Позвольте идти? - спросил городовой, успевший доложить о происшествии.
- Идите. И смотрите в оба.
- Сергей Васильевич... Батюшка! Что же это такое? - бормотал Слепов, приходя в себя. - Чистое смертоубийство!.. Они же могли... - Вспомнив о полученной субсидии, сунул руку в карман. - Портмонет при мне, слава те господи!.. Про деньги не спросили.
- Не за деньгами шли.
- Чую - по мою душу. Но я же невиноватый... Сергей Васильевич! Слепов сложил ладонь к ладони, готов был встать на колени. - Скажите своим... Этим, как их?..
- Филерам, что ли? - у Зубатова покривились губы.
- Тем, которые выслеживают... Пусть походят за мной... И чтобы мастеровые видели...
- Чтобы вас посчитали за революционера?! - усмехнулся Зубатов; покручивая ус, опустился в кресло. - Пустая затея. И совершенно излишняя. Поймите, Слепов, положение теперь иное. Мы к вам на собрания ходим открыто, и вы по-прежнему открыто ходите к нам. Лучше среди дня. И скоро вся мастеровщина поймет: мы ей не враги, а первые заступники. Так мы выветрим блажь из неразумных голов - марксята потеряют всякое влияние... Вас отвезем сейчас к врачу.
- А деньги-то... - спохватился Слепов. - Афанасьев ждет.
- Поезжайте сначала к нему, потом - к врачу. Вылечит! Хоть на молодой бабе снова женить вас!
- Шутки-то шутками... - Слепов осторожно дотронулся пальцем до рта. А зубы-то теперича...
- Зубы вам отремонтируют! Хотите - золотые поставят. И на поправку мы вам добавим деньжонок. - Поигрывая ключом, Сергей Васильевич направился к сейфу, по пути хлопнул Слепова по плечу. - Выше голову, дружище!
4
Выпроводив Слепова, Зубатов торопливо поправил галстук, обмотал шею клетчатым шелковым шарфом, надел касторовое пальто и велюровую шляпу. Если бы он носил бороду, в этом наряде его могли бы принять за профессора или респектабельного адвоката.
На ходу натягивая лайковые перчатки, он через проходной двор, которым пользовалась полиция, поспешил к Тверскому бульвару. На важное свидание шел пешком, - не хотел, чтобы кучер приметил его конспиративную квартиру. Шел не оглядываясь. Кого ему опасаться? Стреляют в Петербурге - то в министра просвещения, то в обер-прокурора святейшего Синода, а в Москве тихо: слеповы успели рассказать о его заботах. Он теперь не враг, а друг мастеровых. Заступник! Пусть так и думают. Вчера он, Сергей Зубатов, ломал молодые побеги через колено, а теперь будет постепенно сгибать в дугу.
Кое-где, надо признать, шевелятся новоявленные "герои", оголтелые головы. Замышляют сколотить свою партию социалистов-революционеров, собираются подражать покойнице "Народной воле". Их нетрудно будет переловить.
Главной же опасностью престола стали ортодоксальные марксята. Эти стрелять не будут, - вознамерились грозить устоям государства, а не отдельной личности. Вон в своей "Искре" осуждают террор. Они, видите ли, опираются на пресловутый пролетариат! А мы вырвем мастеровщину из-под их влияния, уведем на тихую дорожку. С божьей помощью. Разумные профессора да священники-златоусты помогут укрепить спокойствие и благоденствие.
Так думал Зубатов, направляясь к Малой Бронной. И шел быстро только потому, что этот тумак Слепов вынудил его, привыкшего к точности, задержаться в кабинете. Из-за него главную помощницу, многократно оказывавшую неоценимые услуги, заставил томиться в ожидании. Она там тревожится. Опять попросит врача прописать бром с валерианкой. И снотворные пилюли. А Мамочке волноваться вредно. Она все время ходит по острию ножа, и самый маленький ее просчет может погубить дело. Ее надобно беречь, - она одна стоит доброй тысячи филеров. Ее сам бог послал. Преданная престолу, Охране верная душа!
Федор Данилович Грулька, юркий и поджарый, как борзая, поджидал шефа. По-старчески дрожащими руками вымыл чайную посуду, вскипятил самовар.
В Охранном отделении его уже давно считали ветераном, и ему пора бы выйти на пенсию. Наградные, которыми его не обходили при каждой ликвидации крамольных организаций, он расходовал с толком - купил себе дом на Первой Мещанской. Но Сергей Васильевич сказал, что Охране трудно обходиться без его услуг. И вот он здесь, в небольшом домике на углу Сытинского переулка. По бумагам и для всех соседей он - хозяин. Заниматься проследками - не для его возраста. А жаль. Сколько он на своем беспокойном веку побегал по московским улицам! Да разве только по московским? И в Петербурге выслеживал, дрожал под дождем, под зимним ветром. И в Киев ездил старшим "летучего отряда" отборных филеров. И в Харьков. И в Екатеринбург. И в Баку. Исколесил в поездах, почитай, десятка три губерний. Даже в Уфу приходилось таскаться по пятам, подобно тени... Зато и "крестников" у него - не пересчитаешь! Одни - еще в камерах подследственных, другие давно на каторге. Ссыльные да поселенцы где-нибудь в Якутке мотают сопли на кулак. И немало таких, кого уже черти поджаривают на адских кострах. Небось опомнились, немоляхи, ан поздно: отступился господь-батюшка. Он, Грулька, в родительский день помянул бы в церкви, - все ж были люди те грешники. А кого помянешь? Он-то знает их только по кличкам, которые сам давал при начале проследок. А у Сергея Васильевича имена да фамилии спрашивать неловко. Да и ни к чему. Бога забыли - пусть теперь казнятся, горят веки вечные.
А ему тут нехудо. И тепло! И Зубатов по-прежнему ценит его. Не хочется Сергею Васильевичу, чтобы еще кто-нибудь, кроме их двоих, видал здесь Мамочку. Дорожит ею. Она заслужила! А наградных-то ей перепадало, поди-ка, больше всей Охраны! Наверняка многие тысячи! А вот собственного дома голубушке завести нельзя, - все крамольники ударятся в подозрение: "Откуда такие деньги?" Выходит он, Грулька, в лучшем положении.
Осмотрев французскую этикетку на бутылке, принесенной Евстратием Медниковым ради сегодняшнего вечера, умело ввернул штопор и, держа бутылку между колен, с натугой выдернул пробку. Приятный хлопок порадовал слух. Широкими ноздрями втянул винный аромат и аппетитно прищелкнул языком:
