- Лаптем был. Лаптем и останусь... пока ничто не угрожает.

- И пишите для газеты. Побольше и почаще.

- Для газеты надо подпись придумать другую. Что-нибудь из шахматных ходов. Годится?

- Отлично. Остальное - потом.

- А вы за границу-то как? Сразу нелегально?

- Мне удалось паспорт получить... Да, самовар там остывает, напомнил Владимир Ильич. - Идемте. - Но возле лесенки, спохватившись, придержал гостя на минуту. - У нас в семье сейчас очень сложно: Митю выслали в Тулу, Маняшу - в Нижний. И при мамочке о них лучше не упоминать. Ей приходится ездить то к сыну, то к дочери. Измоталась она.

- Но ведь Мария Ильинична, насколько я помню по вашим рассказам, собиралась в Брюссельский университет. Не успела?

- Да. У нее бесцеремонно отняли заграничный паспорт. Вот так-то, друг мой. Идемте.

Сняв с самовара заварник, Анна Ильинична спросила, кому налить покрепче. Пантелеймон Николаевич ответил:

- Я привык к крепкому. У нас дома скоблили от кирпича.

- "Шай кырпышный", - рассмеялся Владимир Ильич, вспомнив рассказ доктора Крутовского о сибирских остяках, и попросил сестру: - А мне нормального.

Отпив глоток, повернулся к гостю:

- Не писал вам долго не по своей вине: был на казенных харчах! Доставил опять мамочке да и Ане...

- Ну что ты, Володенька? - перебила Мария Александровна. - Дело не в наших тревогах.

- Н-да. Началось все глуповато, а под конец чертовски повезло: даже заграничный паспорт остался при мне. А было так: решили мы с Юлием нелегально съездить в Питер, договориться о связях, раздобыть еще денег на наше дело. И переконспирировали: пересели на другую железную дорогу. И нас, голубчиков, повезли через Царское Село, а там - шпик на шпике. Пропустили нас. Виду не подали. Приехали мы спокойненько в Питер, ночевали в Казачьем переулке. Ну, думаем, без хвостов! Утром вышли - нас сразу за локти, да так, что не шевельнешься, ничего не выбросишь, не проглотишь. А у меня - письмо Плеханову, написанное химией между строчек одного счета. Догадаются проявить - все пропало: снова - Сибирь.

- Не приведи бог, - прошептала Мария Александровна. - С тебя хватит одной ссылки.

- И я так же думаю, мамочка. Некогда нам, - Владимир Ильич взглянул на Лепешинского, - по кутузкам отсиживаться. А опасность была еще и в том, что от времени моя химия могла сама проступить. К счастью, не проявилась. О деньгах меня спросили: откуда столько? Сказал, что получил гонорар за книгу. Конечно, навели справку, и обнаруженная сумма, - похлопал себя по карману пиджака, - совпала. Вернули. А мне вперед наука: надо все зашивать в надежное место...

После завтрака отправились вдвоем на прогулку. По мосту перешли Пахру, поднялись на гору, походили по городским улицам, заглянули в книжную лавку. И Владимир Ильич купил Надсона. В большом и тенистом парке сели на скамейку.

- Посмотрим, посмотрим, что тут нам поближе. - Перелистывая книгу, он глазами выхватывал отдельные строки: - "...наша песнь больна!", "Исхода мы не знаем". Жаль - рано умер поэт. В то время и другие не знали исхода. "Ночь жизни". Ничего, после ночи наступает рассвет. "Спите, тревожные думы!" Напрасно убаюкивает. Совсем напрасно. - Приопустил книгу. - Как вы думаете, Пантелеймон Николаевич, отчего такое уныние?

- От духовного кризиса второй половины восьмидесятых годов.

- Да, да. Вне сомнения. От кризиса народовольчества. От политической реакции. Посмотрим еще. "И вдали я обещанный рай разгляжу и дорогу к блаженству толпе укажу!" Туманные строки. Пойдем дальше. "Зерно грядущих гроз". Хорошо! Но, пожалуй, для облегчения шифровки мы остановимся на более популярном: "Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат". Подойдет? Я думаю, тут есть все буквы алфавита. Но проверка никогда не лишняя. Да, все. Держите. И скажите Ольге Борисовне, чтобы страничка ничем не выделялась...

...А на ней после неоднократной шифровки да расшифровки все-таки остались следы пальцев. Хоть и жаль, но лучше вырвать листок. И соседние листы - тоже.

Проводив мужа, Ольга Борисовна развела лимонную кислоту и, поправив пенсне, между строк обычного письма о рыночных ценах и погоде переписала оставленную мужем хронику последних событий, главным образом петербургских. В конце письма зашифровала: "На севере громаднейшая нужда в Ваших изделиях". И поставила подпись мужа: 2а 3б. На конверте надписала адрес одного врача в Бельгии. Знала: тот сразу же перешлет в редакцию "Искры". Из томика Надсона выдрала несколько страничек и вместе с оглавлением сожгла в загнетке русской печи.

Надела на Оленьку мягкие валенки, беличью шубку, сшитую из шкурок, привезенных с собой из Сибири, и взяла за руку:

- Пойдем, доченька, ту-ту-ту смотреть.

Оленька, подпрыгивая, порывалась к порогу:

- Пало... Парло-во-зик!..

Муж напрасно напоминал об осторожности, - они же давно договорились не отправлять конспиративные письма через городскую почту. На вокзале Ольга Борисовна опустила очередное послание в почтовый вагон скорого поезда, идущего к границе.

3

В тот же день пришло письмо из Выборга. Почерк незнакомый. Обратного адреса нет. От кого же? Рука явно женская.

Ольга Борисовна распечатала ножом. Из конверта выпала квитанция. Вот те на! Что же это? Карандашом написано по-фински. И поставлена единица.

Протерла стекла пенсне, достала письмо. Какая-то незнакомка сообщала, что в кладовой вокзала оставлен чемодан, который можно получить по квитанции.

Явно - с "Искрой". Наверно, третий номер?

И что за трусиха! Ей поручили такое важное дело, заплатили деньги, известно - немалые, а она... Побоялась таможенного досмотра, бросила, можно сказать, на полпути. Ну и люди! С заячьим сердцем.

Что же делать? Пантелеймон вернется только через два дня. А ведь дорог каждый час. И посоветоваться не с кем. Надо решать самой.

И дело не в том, что придется платить за каждый лишний день хранения, - это пустяки. Не возникло бы там подозрение.

А вдруг жандармы уже предупредили кладовщика?.. Но откладывать нельзя. Будь что будет.

Не дежурит же там жандарм возле чемодана. Если произойдет какая-то подозрительная заминка, можно успеть выскользнуть из кладовой. На самый худой конец, отказаться: не ее, дескать, чемодан, подменили или перепутали...