Спокойствие вернулось в зал, когда поднялся сенатор Кони, строгий, сухой, с квадратным лицом, обрамленным коротко подстриженной шкиперской бородкой, знаменитый юрист, с именем которого было связано оправдание Веры Засулич, и потребовал, как, бывало, в судебном присутствии:
- Подсудимые, встаньте!
Станиславский и Немирович-Данченко встали, руки - по швам.
- Господа присяжные, - Кони обвел взглядом зал, - перед вами два преступника, совершивших жестокое дело. Они, по обоюдному уговору, с заранее обдуманным намерением, зверски убили всеми доныне любимую, давно нам всем знакомую, почтенную, престарелую... рутину! Они беспощадно уничтожили театральную ложь и заменили ее правдой, которая, как известно, колет глаза.
И сенатор предложил применить к обвиняемым высшую меру наказания "навсегда заключить их в... наши любящие сердца".
Аплодисменты слились с восхищенным смехом. Многие, выполняя "приговор", бросились обнимать, целовать "художников".
Подали шампанское. Горький подошел с фужером к Марии Федоровне, сел на освободившийся стул:
- Я - за справедливый приговор!.. И хочу выпить с "обвиняемой". За здоровье, за талантище.
- За вас! - Мария Федоровна порывисто чокнулась, неожиданно для самой себя осушив фужер до дна, показала его Горькому. - Видите? Ни капли не осталось. Только за вас так! Никакого "зла" не остается, если мне что-то и не нравится...
- А что? Что?
- Хотя бы то, что только сейчас вспомнили обо мне... А мне было обидно, что вас куда-то на краешек...
- Не в этом дело, Мария Федоровна, голубушка! У меня все еще - в сердце огонь. Видели бы вы, как студиозы дрались! Бесстрашно! Милые люди, славные парни! Жизнь - драка. И они смело идут, дабы победить или погибнуть. Победят! Я прочитал в новом номере "Искры": "...рабочий должен прийти на помощь студенту". Золотые слова!.. И надо, голубушка, добрая душа, помогать студиозам... ежели которых в Сибирь...
- Поможем, - тихо и твердо ответила она. - Через нелегальный Красный Крест.
- Спасибо. Но "Искре"-то тоже надобна помощь.
Мария Федоровна ответила ему без слов, лишь слегка смежив глаза.
- А как ваша песня о Буревестнике?
- Не могу здесь. Вот уж дома напишу.
- "Гордый и смелый! Этакая черная молния!"
- Запомнили!
- Такое не забывается. Это же, - Мария Федоровна понизила голос до шепота, - вестник революционной бури! Так я понимаю?
- Пророк победы.
- Великолепно! Пишите скорее.
- Вон Поссе слово с меня взял - в апрельскую книжку "Жизни".
Любопытствующие соседи по столу навострили уши. Заметив это, Горький наполнил фужеры, еще раз чокнулся с Марией Федоровной и, покашливая, пошел чокаться подряд со всеми "художниками".
7
Вечером писатели без особого приглашения собрались в своем Союзе взаимопомощи. Каждый чувствовал: нужно что-то делать, как-то протестовать. Немедленно. Не откладывая на завтра.
У Анненского опухло лицо, рассечена нижняя губа, под правым глазом растекался синяк. У Пешехонова ссадина на лбу, царапины на щеках. Но они держались задорно, как победители.
"Синяки - напоказ, - отметил Горький, - словно георгиевские кресты на солдатской шинели!" Вслух сказал:
- Лихо дрались!.. Вовеки не забуду этой битвы! Первая такая...
Поздоровался с худощавым и элегантным Гариным-Михайловским, только что вернувшимся из Кореи:
- Говорят, вас удостоили монаршей чести?
- Как же, как же! Впервые в жизни! - Они отошли в сторонку, и Николай Георгиевич продолжал: - Сознаюсь, шел не без робости. Ведь царь такой великой страны! Пожелал видеть строителя железных дорог. Да не в официальной резиденции, а у своей матушки в Аничковом дворце. И в присутствии императрицы. Не знаю, для чего так. Будто по-семейному. Видимо, хотел себя показать. Дескать, близок к интеллигенции. Я, понятно, приготовился говорить о железных дорогах. Ведь такую магистраль соорудили! Через всю Сибирь - до Тихого океана! Думал, заинтересуется: как строили? Спросит о моих друзьях-инженерах. Где еще строить? Что позаимствовать у Западной Европы? Он же сидит на троне великого государства!.. Явился я минута в минуту, назвался: инженер такой-то. Впереди меня побежал скороход, принаряженный, этакий молодой петушок. Я иду по ковру. Некрасивый ковер, какой-то ядовито-зеленый. Скороход возвращается и торжественно объявляет: "Их императорское величество просит его благородие инженера Михайловского к себе!"
- Все-таки - "благородие", а не как-нибудь! - рассмеялся Горький. Выслужили себе чин!
- И меня, понимаете, предупредили, что я не могу задавать вопросов должен только отвечать. По возможности кратко. Знай, дескать, сверчок, свой шесток! Вхожу. И вот вижу: передо мной сидит симпатичный пехотный офицер...
- "Маленький полковник".
- Да. Сидит, знаете, покуривает, мило улыбается, изредка ставит вопросы, но все не о том, что должно бы интересовать российского государя. Мелко, ограниченно и даже глупо. О железных дорогах, которые я строил, ни единого слова. Стало обидно. Это же - дело моей жизни. Спрашивал все больше про корейцев: как они выглядят, что едят, что пьют? Любят ли нас? Старая царица с каменными глазами Будды. Молодая - тоже. В общем, было очень скучно. Напрасно потерянное время!
- Сочувствую! - усмехнулся Горький.
Анненский отыскал знакомого человека, славившегося четким почерком, усадил за стол и, нависая над его головой, диктовал:
- Стало быть, так... Заглавие: "Письмо русских писателей в редакции газет и журналов". - С трудом поворачивая голову, спросил: - Все согласны?
- А потом всех... - послышался тревожный женский голос. - Всех вышлют.
- Не знаете куда?
- Куда Макар телят не гонял.
- Тогда вы... - Разбитая губа Анненского болезненно искривилась в злой усмешке. - Сходите сначала к Макару.
Он снова склонился над головой пишущего:
- Мы полны негодования перед такими зверствами, имевшими, как известно, место в других городах...
За его спиной кто-то громко рассказывал:
- А вы слышали, господа, царь-то сбежал?!
- Как сбежал?.. Куда сбежал?..
- Из Зимнего - в Царское Село! Как только началось побоище... Перетрусил!
