- Значит, мы не так поняли, - сказал Митя, выручая покрасневшую сестру, и сам покраснел. - День рождения у него. Это, мамочка, правда. Такое совпадение с важным делом.

- Ладно. Об одном прошу - поосторожнее там... - У матери чуть было не сорвались с языка слова: "Одни ведь вы со мной..."

Да, одни. Володя с Надей где-то в Баварии живут на птичьих правах. Под чужими именами и фамилиями. Аня в Берлине хоронится от царских шпиков. Марка угнали в Сызрань... И Митя на взлете. Еще несколько деньков - и уедет на юг молодой врач. И останется она с единственной Маняшей. Хоть бы у нее все сложи лось благополучно...

Митя взял сестру под руку. Они спешили на каток. Встретится на улице надзиратель - не придерется: кататься на коньках не возбраняется.

На катке горели разноцветные фонари. Духовой оркестр играл старинные вальсы. Митя с Маняшей, ловкие, быстрые, покружились немного и направились к выходу.

Беспокоились - не опоздать бы к Грызунам.

В просторной горнице было тепло, к жестяному кожуху круглой печи невозможно притронуться рукой. Но Глеб Максимилианович кинул на жаркие угли еще несколько поленьев. На всякий случай. Пусть пылают. Без огня в печи оставаться рискованно.

Зинаида Павловна накрывала стол, как в самый большой праздник, постелила новую скатерть, поставила вазу с алыми хризантемами.

Глаша в кухне почистила селедку, положила на узенькое блюдо, залила сметаной...

А Глеб Максимилианович уже встречал приглашенных. Они приходили поодиночке, со всеми предосторожностями. Только Ульяновы пришли вдвоем, положили в уголок коньки. Кржижановский представил их, Юношу и Медвежонка, гостям, курившим в прихожей.

Мария Ильинична попросила у хозяйки фартук, - он ей оказался длинным, чуть не до самых щиколоток, - и стала помогать на кухне Глаше. Резала овощи для винегрета.

- А вы, я еще прошлый раз для себя отметила, - заговорила Глаша, присмотревшись к ее глазам и широким скулам, - очень походите на брата. На Владимира Ильича.

- Это отмечают все наши знакомые. А вот Митя в большей степени взял себе мамины черты. И Аня тоже.

- Сколько же вас у мамы?

- Сейчас четверо. А было нас...

- Не надо вспоминать, миленькая. Я знаю... о той беде. - Глаша, слегка нагнувшись, поцеловала Маняшу в щеку, будто давнюю подругу. Берегите маму. Вижу, любите ее.

Глаша стала расспрашивать о Москве, о Таганской тюрьме. На каком этаже сидела Маняша? В какой одиночке? Кого из членов Московского комитета знает она? Кого из деятельных подпольщиков? И все поджидала, что вот-вот девушка обронит слово о Теодоровиче. Может, просто об Иване. О Ясе. Не дождалась. Встревожилась: неужели Маняша так ничего и не слышала о нем? Не могло этого быть. Ясь активнее многих. Не встречалась, так должна была слышать о нем. Может, он перешел на нелегальное и придумал себе другую фамилию? Если так, то не скоро его отыщешь... А он небось уже и забыл...

Сдержав вздох, Глаша начала рассказывать о Париже, где ей вместе с Катериной, старшей сестрой, довелось некоторое время жить и слушать лекции, а Маняша припомнила Брюссель. Потом они заговорили о Сибири. Володя присылал оттуда бодрые письма, хвалил природу. Наверно, для того, чтобы успокоить маму.

- Ну, нет, - возразила Глаша, - не стал бы Владимир Ильич зря нахваливать. Природа у нас там, в "сибирской Италии", в самом деле хороша. Уж зима так зима! Морозы трещат, вьюги кружатся. Я люблю бураны, особенно в тайге: вершины кедров гудят-гудят, будто сказки рассказывают. А летом жара. Все долины и склоны гор усыпаны цветами. Прелесть!.. Мы с сестрой, бывало, заседлаем коней и махнем в Тесь или в Минусинск - повидаться со ссыльными друзьями. Мне они за какой-нибудь месяц давали больше, чем женские педагогические курсы за год. Верно-верно. Привили вкус к марксизму.

Потом Глаша рассказала о днях, проведенных у Надежды Константиновны в Уфе, и о ее письмах из редакции "Искры". В конце тех писем всегда были приветы от Владимира Ильича. Даже там вспоминает сибирских знакомых!

А гости все приходили и приходили. Последним появился Сильвин; поглаживая густые усы, достал бутылку водки:

- На день рождения положено!

Стол уже был накрыт. Но гости в сторонке подвинулись со своими стульями поближе к хозяевам. Кржижановский начал рассказ издалека - о нелегких поисках редакции "Искры". Когда дошел до встречи с Ильичем, до прогулок с ним по Мюнхену и по берегу Цюрихского озера, крупные, слегка навыкате глаза его засияли радостью. Зинаида Павловна, придирчиво вслушиваясь в каждое слово, иногда прерывала его:

- Извини, Глебушка, ты упустил... - Дополняя рассказ мужа, забывала о конспирации, говорила громко.

Кржижановский рассказал и о брошюре "Что делать?", и о дискуссии в Цюрихе, и о последнем разговоре перед отъездом из Швейцарии. Посыпались одобрительные возгласы:

- Ильич, видать, все продумал!

- Он глубоко прав: давно пора покончить с раздробленностью!

- Единый центр в России необходим как воздух!

- Питерцы не смогли - сделаем мы на Волге.

Мария Ильинична, перешептываясь с Глашей, переводила взгляд с одного на другого. Крупная голова и лицо Арцыбушева показались ей обложенными овечьей шерстью. Он из старых народников. Хорошо, что такие люди вместе с марксистами. Сильвин, Ленгник, Кржижановский - молодые, энергичные. Все друзья Володи. Единомышленники! Железная когорта! Бродяга, Курц, припоминала клички, - Суслик, Ланиха... Хотя Володе нравилось называть Зинаиду Павловну Булочкой. Теперь она еще и Улитка. Конспирация обязывает вовремя запасаться псевдонимами. А она, Маняша, как была, так и осталась Медвежонком. Она ведь еще не успела сделать ничего важного для революции...

- Ну, а теперь позвольте открыть собрание, - сказал Кржижановский, подвигаясь к уголку стола. - И надо избрать председателя, секретаря.

- Председатель уже на месте, - сказал Арцыбушев, перевел глаза на хозяйку дома. - И секретарь - рядом.

Пока Зинаида Павловна доставала чернила, перо и бумагу, Глеб Максимилианович снова подбросил дров в печку:

- Вот так-то лучше... - Обвел глазами комнату. - Да, теперь, пожалуй, и самое время...

Зинаида Павловна пригласила всех к столу. Глеб Максимилианович женщинам налил вина, мужчинам - водки и поднял рюмку: