Пальцы Роуз колдовали над радио. На одной из радиостанций играла Wonderwall. Роуз почувствовала, что улыбается против воли.

— Саботировала эту станцию? Или что-то поинтереснее? – поинтересовался Доктор. Голос его чуть охрип, а на губах нервно подергивалась ухмылка.

— Угадал.

Руки Роуз по-прежнему были в подсохшей крови подруги.

— Я люблю тебя, - сказала она громко и отчетливо, положив пальцы на его ладонь.

Доктор, не ответивший ничего, только крепко сжал ее руку.

Он не мог сказать, что ждет их в будущем. Не мог знать, сколько дней, недель, месяцев или лет им отведено. Не мог решить, стоит ли пытаться выбраться. Например, сбежать на какой-нибудь крохотный богом забытый остров. Не мог быть уверен, что все образуется.

Зато мог сказать одну вещь с полной ответственностью за каждое слово: Роуз Тайлер будет рядом так долго, как только возможно.

maybe you’re going to be

the one that saves me

Комментарий к Dangerous alone

Музыка, упоминаемая автором:

Dolly Parton - I Will Always Love You

Oasis - Wonderwall

========== Heaven ==========

Ав­тор: allegoricalrose

Ссыл­ка на ори­гинал: http://tumblr.com

Рей­тинг: G

*

Закрыв глаза, он вызывает к жизни оптимистичные звуки победных труб. Открыв веки – заставляет их замолчать. Его окутывает тишина. Глубокая, громкая: она громче победного горна, громче его последних мгновений.

В этой тишине — Донна, одетая в сиреневое платье из Помпей.

— Что?..

— Рай существует! Сюрприз!

— Донна?

— Нет. Интерфейс, — качает головой улыбающаяся женщина. Сейчас она напоминает ту Донну, что утешала его после смерти Дженни. — Я здесь, чтобы помочь тебе освоиться в… ну, в загробной жизни.

— В чем?

— Оказывается, вы, Повелители Времени, битком набиты секретами, которых и сами не знаете. Всякий раз, когда одно из ваших лиц умирает, одна часть души переходит в следующее тело, а другая — сюда. Чтобы получить то, что было самым страстно желаемым при жизни. Ты последний, так что я, так и быть, расскажу: никто из этих тощих белых мальчиков понятия не имеет, что все это всего-навсего иллюзия.

— Мальчиков?

— Ой, точно. Немного забежала вперед, — Донна мягко кладет руку на его подгорелый рукав и жестом приглашает к одному из окон, в избытке усеивавших стены, появившиеся из тишины. – Смотри.

Он подходит к окну (почему-то прямо противоположному тому, на которое указывала Донна).

Через толстое стекло не стоит никакого труда различить его девятое тело в удивительном наряде (белоснежная тога и сандалии). Девятый он сидит на потресканных ступенях, на коленях его тяжелый поднос с трудноопределимой пищей. Напротив — девушка (почему-то в викторианском платье) на последних месяцах беременности. Ее лицо не видно из окна: оно обращено к тому, кто осторожно подносит еду прямо к ее губам; к тому, кто с такой обезоруживающей нежностью смотрит в ее лицо, что сомнений быть не может. Эта девушка – Роуз Тайлер.

И он кормит ее обжигающей, дымящейся картошкой.

Сердце Доктора ёкнуло.

— Он везунчик, вон тот-то, — бросает Донна одобрительно, и Доктор, вздрогнув, стыдливо опускает глаза в пол.

— Это я выбрал?

— Выбрал ли, хотел ли в глубине души, — какая разница? Факт остается фактом.

— Большая разница, — замечает он хмуро, вычерчивая носом ботинка черные полосы на мраморном полу.

— И то верно. Ты ведь никогда бы не выбрал то, что принесло бы тебе настоящее счастье, я права?

— Наверное.

— Определенно права. Пойдем поглядим, что стало с мешком костей?

— Я не был таким уж тощим…

— О, еще как был. Нам нужно идти, — ее тон из запальчивого снова становится мягким. — Главное помнить, что все это — лишь твои глубинные желания. Самые выстраданные, самые жаркие. Тебе нечего бояться.

— Я и не боюсь, — обидчиво замечает Доктор и нехотя волочет ноги к другому окну.

За стеклом его десятое тело сидит на краешке добротной дубовой кровати, благоговейно глядя вниз, туда, где искрящиеся руки Роуз поддерживают головку младенца. Десятый он гладит пальцами розовую щечку ребенка и обнимает его мать за талию. Донна и Доктор прекрасно видят, как долго он не может справиться с голосом; как, все-таки переборов себя, начинает ворковать над малышом; как помогает дочери найти грудь; как заходящее солнце играет на волосах Роуз.

Ни звука не доносится из-за стекла. Жаль только, что нельзя разучиться читать по губам.

— Ты – мой мир. Мое всё. Всё.

Доктор наивно полагает, что успел яростно стереть с лица откуда ни возьмись появившуюся сырость (уж не дожди ли в этом краю?) раньше, чем Донна перевела взгляд с окна на него. Она не говорит ничего. Только сжимает его руку.

— Ну что, готов ко встрече с Волосатиком?

— Нет.

— Жаль. Давай-ка, солнышко, соберись.

— Я думал, что в раю получу то, что хочу. Разве нет?

— Конечно, получишь. Идем, — отвечает Донна, улыбнувшись.

За очередным окном парк развлечений, кишащий старом и младом. Щурясь, Доктор пытается разглядеть себя в толпе, но безуспешно. Вдруг, из-за статуи Питера Пена возникает его одиннадцатое тело, глаза его, блестящие от радости, широко распахнуты. В ту же секунду на него бросаются тройка малышей и один подросток и, сбив с ног, принимаются щекотать. Все они хохочут и визжат так громко, что Доктору кажется, будто он может ощутить, как вибрирует стекло.

Что ж, на этот раз вроде бы все сходится. Бродить по галактикам беззаботным мальчишкой и играть во всевозможные забавы с местными детьми.

Позади них появляется Роуз Тайлер. Она подходит на цыпочках, прижав палец к губам, чтобы утихомирить заговорщицки улыбающихся ей детей. Одиннадцатый он не слышит, что Роуз присаживается на корточки за его головой, и малыши громко хихикают над его недоумением. Еще мгновение, и руки Роуз проникают под твидовый пиджак и щекочут ребра Доктора. Он гримасничает от удовольствия, и ей ничего не остается, кроме как наклониться и поцеловать его растянутый в улыбке рот. Дети обреченно стонут и с хохотом разбегаются кто куда, когда Роуз грозит, что сейчас расцелует и их. Все, кроме младшего, что тянет пухленькие ручки навстречу родителям – он любит обниматься. Естественно, что его желание тотчас удовлетворяется. Одиннадцатый встает с земли, небрежно отряхивается и подхватывает ребенка. Роуз улыбается, подает Доктору руку и вместе они удаляются вслед за старшими детьми.

Н-да.

Доктору трудно глотать и еще труднее определить загадочную природу этого так называемого Элизиума.

— Я видел достаточно, Донна, — ломко шепчет он.

— Еще нет. Разве не хочешь полюбоваться на тайные вожделения твоего предпоследнего тела?

— Совершенно нет желания.

— А я думаю, тебе понравится.

— У меня и выбора-то нет, так?

— Так.

— Ладно, — соглашается он и неуклюже подходит к последнему окну.

Его двенадцатое тело расслабленно покоится в деревянном кресле-качалке, на веранде пляжного домика. Песок простирается всюду, до самого крыльца, а совсем рядом бьются о берег небольшие изумрудные волны.

— Ты, наконец, получил это, — бормочет Доктор, — немного тишины и покоя – вот и все, что было нужно этому телу.

— Терпение, — хитро улыбается Донна, с нескрываемым удовольствием наблюдающая за сценой за окном.

Входные двери домика со скрипом растворяются, и из них выходит Роуз Тайлер (конечно же, Роуз Тайлер. Кто же еще?) с двумя кружками чая. Глаза ее переливаются, совсем как волны под солнцем, когда она встречает взгляд Двенадцатого.

— Вот и ты. Я ждал тебя всю жизнь.

Фыркнув, она вручает ему синюю (цвета ТАРДИС) кружку и поглаживает дрожащими пальцами его морщинистую щеку. Здесь она старше, на вид лет семьдесят-восемьдесят, и ее красота играет по-новому. В движениях и глазах сквозит что-то изумительно, необъяснимо мудрое и величественное. Судя по взгляду, которым его двенадцатое тело следит за ее лицом, Доктор на пляже переполнен нежностью и почтением.