– Юрка Богданов. Вы с ним в колхозе были.
– Знаю, только в прозаическом переводе, – не стал отрицать я.
– А что, какой-то еще есть? – удивился Валерка.
– Есть стихотворные. Например, Державина и Николая Заболоцкого.
– Ладно, – смутился вдруг Валерка. – Мы – математики. Нам не знать этого не зазорно.
– Да это знать и не обязательно, – простодушно сказал я. – Это я сдуру, память тренировал.
– Тебя Володькой зовут? – запоздало спросил Валерка.
– Извини. Не представился.
– Я чего подошел-то, – сказал Валерка. – У нас приличная компания образовалась… Приходи вечером. Сегодня у Машки Мироновой, из нашей тусовки, собираемся.
– Ладно, – согласился я. – Диктуй адрес.
Валерка назвал адрес.
– Это ты стихи позавчера в парке читал? – захотел уточнить я.
– А что, плохо?
– Да нет, здорово! Стихи твои?
– Не, это Алик Есаков! Наш чувак. Придешь, познакомишься.
– А Юрка Богданов будет? – спросил я, рассчитывая, что в компании встречу хоть одного знакомого.
– Не, он как-то сам по себе. – Они больше с Ляксой. Оба чернокнижники.
– С какой ляксой? – не понял я.
– Да с Аликом Тарасом с третьего курса филфака…
– А почему чернокнижники? Колдуны, что-ли? – усмехнулся я несуразному «чернокнижники».
– Почему колдуны? – удивился Валерка. – Просто они на книгах повернуты, а книги где-то достают такие, которых и в библиотеке не возьмешь.
Вечером я пошел к дому, где жила Маша Миронова. Домом оказалось двухэтажное кирпичное строение дореволюционных лет, типичное для старой улицы города.
Я поднялся по каменной обшарпанной лестнице на второй этаж и безошибочно нашел нужную квартиру по голосам, которые доносились до первого этажа. Звонка я не нашел. На стук никто не отозвался, и открыли мне дверь, когда я погрохал кулаком по косяку обитой дерматином двери, в порезах которой торчали клоки ваты.
– Ты Володя? – спросила русоволосая девушка с серыми глазами, в белой ситцевой кофточке. Я догадался, что это и есть Маша. Волосы ее перетягивала розовая лента под цвет пояса пышной чуть ниже колен юбки, на ногах сидели красные туфли-лодочки на небольшом каблучке, и её вид как-то даже до неприличия не соответствовал убогости жилья.
Входная дверь вела сразу в комнату, которая служила и залой, и спальней, и кухней. Печка топилась, и огонь весело плясал на поленьях открытой топки причудливыми языками пламени. На дощатом полу стояли чем-то наполненные мешки, на низких скамеечках сидели две бабульки и резали мелкие яблоки на компот или варенье.
Не дожидаясь ответа, Маша провела меня в маленькую комнатенку, где яблоку было негде упасть. Народ сидел на кровати, на двух табуретках у небольшого стола, приставленного к стенке, и просто на полу. Я растерянно стоял у дверей, пока меня ни усадили на одну из табуреток, с которой согнали долговязого юношу со сломанным носом.
– Вов, – уступи место тезке, – сказал Валерка Покровский долговязому. Тот послушно встал и уселся на подоконник, потеснив сидевшую там миниатюрную черноволосую девушку.
На столе стояли полупустые и еще не начатые бутылки портвейна «три семерки», граненые стаканы, бутерброды с сыром и яблоки. На полу разместилась радиола «Аврора» и на диске крутилась «музыка на костях».
Звучала песня под оркестр Гленна Миллера. На табуретке лежали пластинки и записи на рентгеновских снимках, то есть «на костях».
I can see he gun when it`s raining,
Нiding every cloud from my view.
Нежная мелодия и завораживающий голос Вивьен Доун должны были располагать к неге и расслаблять, навевая сентиментальное настроение.
– Знакомься, чувак! – сказал Валерка и представил всех по очереди:
– Вовка Забелин, учится на биофаке. Поступал на филфак, но не добрал баллов.
– Да ладно, хорошо хоть так, – подмигнул мне Вовка. – У меня аттестат-то так себе, даже тройка есть.
– Зато предок – генерал, – лениво отметил Валерка.
– Причем здесь предок? – обиделся Вовка. – Во-первых, генерал в отставке, во-вторых, он за меня экзамены что-ли сдавать будет?
– Маша. Учится с нами на физмате, – представил Валерка хозяйку квартиры.
– Это вы учитесь со мной, – серьезно ответила Маша.
– Есаков Алик – с нашего курса, поэт. Это за его стихи меня турнули мильтоны.
Алик Есаков, худощавый, невысокого роста, с коротким не по моде ежиком жестких волос, но в модном свитере с оленями и узких брюках, встал и шутливо по белоофицерски, только что не щелкнув каблуками, коротко кивнул.
Лика Токарева, та что сидела на подоконнике, оказалась дочерью зампреда недавно созданного территориального Совнархоза.
– Не повезло чувихе. Если б предка не перевели к нам, училась бы в Москве, – прокомментировал Валерка.
– Леран, поступал на наш факультет, перевелся на истфак, – показал на высокого юношу Валерка. – Баскетболист. В институтской сборной.
– У нас учиться нужно, а на истфаке можно от сессии до сессии баклуши бить, – пошутил Алик.
– Не хуже других учился, – огрызнулся Леран. – Только не мое это. Я историю люблю. Ведь даже иностранцы восхищались нашей историей. Шлёцер сказал: «…покажите мне историю, которая превосходила бы или только равнялась бы с Русскою!»
– Ну, понесло! – отмахнулся от Лерана Валерка и добавил: – Леранова мать, Зинаида Николаевна, доцент, у нас педагогику преподает… Кстати, в нашей компании еще один баскетболист есть, Олег Гончар, вместе с Лераном на истфаке учится. Только сам он не местный. Из Кургана. Приехал на юношеский чемпионат России по баскетболу во время вступительных экзаменов, ну, его и уговорили у нас остаться. В институт его без проблем взяли, он же и в юношеской российской сборной. Клевый чувак, и башка варит. Учит нас на гитаре играть.
– Забыл про Милу, – Валерка прижал обе руки к груди. – Мила Корнеева, первый курс филфака.
На кровати рядом с Машей Мироновой сидела темноволосая красавица с синими глазами с поволокой и лебединой шеей, которую открывала расстегнутая на верхнюю пуговицу блузка.
Красавица слегка улыбнулась, даже не улыбнулась, а как бы обозначила улыбку.
– А теперь, пипл, давайте бухнем за знакомство, а то бухло прокиснет.
Я от вина отказался: мой организм помнил гульбу в кафе, и от одного вида булькающего вина к горлу подкатывали спазмы, о чем я честно поведал компании.
Не стала пить и Лика, сославшись на головную боль: она тихо сидела на подоконнике с болезненно-бледным лицом.
– Сильно болит? – спросил я Лику. Она ничего не ответила, только чуть скривила лицо, показывая, что ей не до разговоров.
– Сейчас пройдет, – сказал я. – Я умею делать это.
Лика недоверчиво посмотрела на меня и натянуто улыбнулась.
– Где чувствуешь боль? В затылке?
– Да, в затылке, – подтвердила Лика.
Раньше я мог по цвету свечения безошибочно определить, где находится очаг недуга. Сейчас я свечения не видел, хотя каким-то образом ко мне приходило ощущение, откуда исходит эта боль и где она проявляется с большей силой.
Я стал потирать ладони, пока не почувствовал, что в них появилось характерное тепло. Ощутив в пальцах легкое покалывание, приступил к лечению.
– Сиди тихо, – скомандовал я, когда Лика отшатнулась всем телом от моих рук, поднесенных к ее голове. Она подчинилась, но лицо ее выражало недоумение. Я привычно сделал несколько пасов. Волосы, как намагниченные, стали шевелиться и змеями тянуться к моим ладоням. Когда по выражению лица Лики понял, что боль отступает, я подержал руки еще некоторое время над её головой. Все это заняло у меня не больше трех-четырех минут.
– Как ты это делаешь? – спросила Лика. – Неужели такое возможно?
– Ну, ты же сама видишь. Голова ведь не болит?
На лице девушки теперь играл легкий румянец.
– Народ! – Лика, пытаясь привлечь внимание компании, соскочила с подоконника. – Маш, Валер! Представляете, Володя вылечил мне голову.
