Местным же денег не платили, им писали трудодни, и они работали спустя рукава.

Девушки к концу дня чуть не ползли по борозде, да и у нас, стоило разогнуться, в глазах темнело, блохами прыгали черные точки, и мы сменяли друг друга, переходя с подборки на погрузку.

Пятикурсница Алина Сомова, когда мы в первый день после обустройства пришли посмотреть, как они устроились, с высокомерием дембеля к молодому солдату сказала: «А вы, вьюнош, тоже студент? Даже не верится, такой молоденький». Я смутился. Девушки с четвертого и, тем более, с пятого курса казались мне такими «старыми», что думать о каком-то равном отношении с ними я не смел. Двадцатидвух – двадцатитрехлетние, они виделись мне из другого времени, – невесты для взрослых мужчин.

Алина Сомова вдруг повалилась на спину и напугала всех, взвыв дурным голосом: «Ой, девки, не могу, помру сейчас!»

Девушки мгновенно побросали ведра и расселись вокруг Алины.

– Тошнит, девки, видеть эту картошку не могу! – проговорила Алина.

– А что? – отозвалась старшая группы Света Новикова. – Очень даже может быть такое. Я где-то читала про сибаритов. Они вели праздную жизнь. У них даже не водопроводы были, а винопроводы. Лежит, а в рот вино капает.

– Во, жизнь! – отозвался с лошади бригадир Семен Петрович, нюхом почуявший непорядок и притрусивший с соседнего поля, как всегда зачуханный и небритый.

– Так вот, говорят, один сибарит, – продолжала Света, не обращая на него никакого внимания, – увидел, как работают в поле рабы, и тут же умер.

– Это как же? – не поверил бригадир.

– А также! Сердце не выдержало.

– Лопнуло, значит! Это от вина, – убежденно сказал Семен Петрович и потрогал левый бок.

– Ну, у вас не лопнет, вы самогон пьете! – серьезно заметила Алина.

Девушки дружно засмеялись, а бригадир, хлопая глазами, переваривал Валькины слова. И вдруг понес в бога мать:

– Растопырились, туды растуды на три деревни. Привыкли в городе на задницах сидеть, мать вашу…

– А ну, работать! – срываясь на визг, закончил свою речь Семен Петрович.

– Arbeiten. Все понятно, – перевела Алина. – Aufstehen, мать вашу!

Бригадир Семен Петрович ничего не понял, хотя чувствовал в этих словах что-то ругательное по отношению к нему, но так как зла больше не осталось, сказал нормальным голосом:

– Ладно, по иностранному-то умничать, образованные! Чтоб мне ряд сегодня весь добрали.

И, хлестнув лошадь прутом, ретировался.

На Семена Петровича не обижались… Великая вещь привычка. Первое время на мат реагировали болезненно, жаловались чуть не со слезами своему директору, директор говорил с председателем, председатель кричал на бригадира, а бригадир на председателя. И какое-то время бригадир бранных слов не произносил, но потом они прорывались с еще большей силой. Председатель разводил руками: «Ну что я могу сделать? Такой народ. Снять с бригадирства, так это всех подряд снимать придется… Иной раз и сам сорвешься…»

– Бывает, – смущенно кашлял в кулак председатель. – Нету других людей… Я с ним поговорю еще, припугну построже, а уж вы как-нибудь сами с ним, пристыдите что-ли.

Просили колхозного сторожа Игната при случае сказать бригадиру, чтобы не выражался. Думали, старого человека послушается.

Дедушка Игнат искренне удивился: «Кому, Семену? Да ему, сивому мерину, родить легче, чем от мата отвыкнуть. Сызмальства это у него. Без штанов еще ходил, а уже матерные слова знал.

После этого на Семена Петровича махнули рукой и старались не обращать внимания, но и ему, видно, на пользу пошел разговор с председателем. Материться совсем он не перестал, но заметно было, что сдерживается.

– Пошли, девчата, доделаем что ли, – встала Света Новикова.

– Дай отдохнуть – то! – взмолилась Таня Савина.

– Девоньки, засидимся, хуже… А то, до зимы здесь будем торчать?

– Домой хочется, – жалобно сказал кто-то.

– Хватит ныть, пошли…

Когда мы пришли с поля, дед Савелий сидел с Караваевым на лавке за столом. Перед ними стояла бутылка водки.

Увидев квартирантов, дед Савелий засуетился и намеревался привстать, но Караваев придавил его к скамейке и с усмешкой сказал:

– Не мельтеши. Чай, в своем доме, не в гостях.

И в нашу сторону добавил:

– Места всем хватит, вона лавка какая, во всю стенку.

– Много наворочали-то?! – спросил дед Савелий.

– Много не много, а спины болят, – не стал притворяться Алексей Струков. Алексей учился на третьем курсе и получал Ленинскую стипендию.

– А девки?

– А что девки? Работают.

– Да где там! Маломощные. Известно, город. Наши-то бабы пожилистей будут, – поддержал Караваев.

В дверь постучались и в избу вошли Света Новикова и Таня Савина.

– Мальчики, приходите сегодня к нам вечером, а то девчонки что-то заскучали, – сказала Света Новикова.

– Домой просятся, – добавила Таня.

– Как же это ты, дочка, рожать будешь, экая тощая какая, – пожалел Таню Караваев, по-своему оценивая ее изящную фигурку.

Таня покраснела и растерянно посмотрела на подругу.

– Как все рожают, так и она родит. Другого способа не придумали, – без стеснения ответил Юрка, второкурсник с внешностью киногероя, тот, которому не понравилось, что я воспринял известие о колхозе без эмоций.

– Ишь, как все, – засомневался Караваев.

– Она двойню родит. Правда, Танечка? – засмеялась Света Новикова.

– Веселый народ, пошли вам Бог женихов хороших, – пожелал дед Савелий.

– Да хоть каких-нибудь бы послал, – живо откликнулась Света. – У вас вот нет, разбежались все.

– Что правда, то правда, – сказал Караваев. – Молодежь вся в город норовит, не хочет на земле хозяйствовать.

– И то, одни мальцы сопливые остались, – поддержал дед Савелий.

– А туда же, не моги и слова поперек сказать, он тебе и комбайнер, и тракторист. По нонешним временам – фигура.

– Фигура, да дура, – перебил Караваев. – Водку жрать научились, а мужик кроме этого никакой. Прошлый раз Васька Коршунов просит: «Дядь Иван, дай трояк до завтра». А в гости зайдешь, у бабы рубль просит, чтобы бутылку купить. Мужик, ядри твою в корень!

– А вот гляди у меня! – Караваев вытащил из бокового кармана пиджака пачку замусоленных десяток.

Видал? То-то! Приди ты, к примеру, ко мне – напою и накормлю.

– Так оно так, – поддакнул дед Савелий. – Дочка – вот тоже с зятем. Не батьке помочь, а с батьки. А у меня уж ноги не ходят хозяйствовать… Сад пропадает. Картошку насилу выкопал, дай бог тебе здоровья, Иван, помог. А то: картошки дай, мясца дай, а приехать, вишь, занятые.

– Картошки, мясца! – передразнил Караваев. – А тыщу не хошь? Мой Колька прикатил летом: «Тыщу дай, мотоцикл Ковровец хочу купить».

Он вдруг по-собачьи ощерился:

– Накось, выкуси! Десять не хошь? Заработай, гад ты этакий!.. Так ты знаешь, что он сказал? Я, говорит, когда-нибудь придушу тебя, батя. Ты понял, нет? За тыщу, батьку родного!

Караваев разнервничался, руки дрожали и дергалось веко.

– Родителей не почитают, старых не признают. Куды – ы! Слова не скажи поперек. Щас – в морду, а то ножиком норовит, – пожаловался дед Савелий.

– Во-во! Осатанели совсем. Я, говорит, дед, пашу, на мне колхоз держится, – передразнил кого-то Караваев.

– Это пока в Армию пойдет. А там, прощай колхоз, – заметил дед Савелий. – Так что, девоньки, женихов в городе ищите. Нашенские-то ненадежные теперь.

– Так ваши-то, которые ненадежные, у нас в городе все, – заметила Таня, а Света Новикова добавила:

– Разбирайтесь теперь, какие ваши, какие наши. Одинаково водку пьют.

– За кого ж замуж выходить будете? – поинтересовался дед Савелий.

– Что ж, совсем трезвых что-ли не осталось? – обиделся за ребят Слава Сорокин, третьекурсник с французского отделения.

– Верно, хороших-то больше. Это пьяницы нам только чаще примечаются, потому как, хороший – дело обыкновенное, а пьяница – вроде бельмо на глазу, – утешил девушек дед Савелий…