– А ведь вы не совсем правы, Николай Николаевич, – пришел на помощь их общему спасителю Иениш. – Парижская морская декларация от 16 апреля 1856 года не несет строжайшего запрета на каперские действия. Ознакомившись с ней в свое время, я могу сказать, что составляли ее весьма хитро. С одной стороны, все подписавшиеся под ней страны обязались не применять каперов друг против друга в случае начала боевых действий. Заметьте! Друг против друга! Про остальные же страны было сказано, что до них лишь будет доведена информация о подписанной декларации с пожеланиями в будущем следовать ее духу. Но не более того! Никто не собирался насильно склонять остальных к отказу от каперства и уж тем более превращать иностранных каперов в новую категорию международных преступников, подобно обычным пиратам. И если с Англией нечто озвученное Иваном Ивановичем точно не пройдет, то с той же Японией все далеко не столь очевидно.

– Даже если все так, его императорское величество никогда не позволит кому-либо из его подданных очернить имя России подобными деяниями, – продолжил гнуть свою линию Протопопов. – Он столько лет отдавал все силы на недопущение различных войн, что никак не сможет согласиться на предлагаемую вами авантюру, как бы завуалирована она ни была.

– Узнает про будущее, что ждет его страну, согласится, – недобро усмехнулся Иван. – Или сопьется и умрет еще раньше, – добавил он секунд через десять. – Но одно из двух – точно. Иначе все пойдет тем же путем, что уже однажды было. Во всяком случае, было для меня…

Затянувшийся на долгие часы разговор был прерван старостой, сообщившим их благородиям о прибытии полицейского. Но поскольку солнце уже давно скрылось за горизонтом, а со свечами и керосиновыми лампами в деревне было туго, все разбирательства было решено оставить до утра. Тем более что полицейский, получив подтверждение от офицеров, что в деревне расположились на постой спасшиеся с утонувшего броненосца матросы Российского Императорского флота, обещал появиться с утра в более представительной компании.

Естественно, всю ночь Иван провел в беседе с Иенишем и Протопоповым. Слишком многое следовало успеть обсудить до появления нежелательных свидетелей. На сей раз в качестве укромного места был выбран стоявший на якоре «Шмель». Правда, всем опять пришлось промочить ноги, но, оказавшись на борту, переговорщики растерли их прихваченным самогоном и замотали свежими портянками, так что о холоде можно было не беспокоиться. И только разбухшая от влаги деревянная обшивка салона источала неприятный запах сырости, но на него перестали обращать какое-либо внимание довольно скоро.

Лишь когда стрелки на часах засвидетельствовали наступление половины десятого утра 8 сентября, к деревне подкатила целая кавалькада из телег и кибиток, сопровождаемая двумя десятками конных. Иван не разбирался в существующих типах войск, но Протопопов, кинув один лишь мимолетный взгляд, авторитетно заявил, что это драгуны.

Наблюдая за тем, как разодетые в вековой давности костюмы и мундиры многочисленные члены прибывшей делегации мгновенно разбрелись по деревне, а частью направились к пляжу в сопровождении спешившегося эскорта, Иван чертыхнулся про себя и, повернувшись к все еще находящимся на борту офицерам, констатировал:

– Похоже, пора заканчивать наш затянувшийся разговор.

– Да, дорогой наш Иван Иванович, – пробравшись к люку и бросив быстрый взгляд на берег, устало кивнул Иениш.

– В таком случае не стоит затягивать с прощанием. Где меня искать, вы знаете. Сами составляли все инструкции. Так что ни пуха вам ни пера и до скорой встречи, господа.

– К черту, Иван Иванович, – первым крепко пожал протянутую руку Протопопов и, закатав штанины, спрыгнул из люка в воду.

– До встречи, Иван Иванович, – последовал примеру старшего офицера Иениш. – Я не знаю, как скоро смогу быть свободным в перемещениях после всего произошедшего, но как только появится возможность, непременно тут же приеду к вам. А до тех пор следуйте утвержденному плану. И верьте, ни я, ни Николай Николаевич не выдадим вашей тайны. Клянусь честью!

Махнув на прощание рукой, Иван задраил люк и, пробравшись в рубку, довольно споро отчалил от берега. Кинув напоследок взгляд на пляж, он хорошо рассмотрел, как собравшиеся на нем люди принялись размахивать руками, стараясь привлечь его внимание, а вышедший из воды Иениш отдал ему честь и тут же поспешил обуться, дабы не застудить ноги – впереди имелось немало неотложных дел, и валяться в кровати с температурой он себе позволить никак не мог.

Весть о гибели броненосца вызвала натуральную бурю в обществе. Два месяца со страниц газет не сходили материалы о «Русалке» и ее жертвах. Публиковались некрологи со сведениями о погибших. Выдвигалась инициатива подготовить брошюры с портретами офицеров и нижних чинов, чтобы вырученные деньги направить их семьям. Гибель броненосца стала наиболее обсуждаемой темой года и потому привлекла к себе немало внимания. И все без исключения газеты задавались одним и тем же вопросом: по какой причине герой, сумевший вырвать из рук смерти немногих счастливцев, скрылся и не дал о себе знать даже после опубликования информации о назначении немалой денежной награды? Каких только предположений ни высказывалось по этому поводу. И то, что он мог быть контрабандистом, и то, что в спасении участвовало какое-то новое секретное военное судно с секретным двигателем, поскольку кто-то из матросов обратил внимание на отсутствие в лодке паровой машины. Но более всех прочих общавшиеся с решившим остаться неизвестным героем офицеры «Русалки» хранили гробовое молчание на любой вопрос о его личности.

Одновременно с неумолкающими газетчиками по старой русской традиции в верхах принялись искать виновных в гибели корабля и большей части экипажа. Так военно-морской суд, собранный по прямому указу Александра III, разбиравший в октябре 1893 года «Дело о гибели броненосца береговой обороны „Русалка”», признал командовавшего учебно-артиллерийским отрядом контр-адмирала Бурачека виновным в том, что все распоряжения по совместному плаванию броненосца «Русалка» и канонерской лодки «Туча» он сделал не лично, а через своего флаг-капитана. Помимо этого в вину ему вменяли недостаточную осторожность в выборе погоды отправления кораблей в поход, а также противозаконное бездействие власти и слабый надзор за подчиненными. Но отделался он довольно легко – объявлением выговора в приказе. Иениша обвиняли в том, что он вышел в поход будучи изрядно больным, что привело к невозможности полноценного командования вверенным ему кораблем. Спасло капитана 2-го ранга только то, что он заранее подавал рапорт с просьбой заменить его, но единственно возможный сменщик сам слег в кровать с тяжелым заболеванием, не оставив Иенишу иного выхода. Так что по распоряжению императора Виктор Христианович получил следующий чин, несмотря на не выплаванный ценз, и был выпнут в отставку по состоянию здоровья без какого-либо неподъемного ярма на шею, чего столь сильно опасался сам Иениш. Командира канонерской лодки «Туча», капитана 2-го ранга Лушкова, обвинили в оставлении своего флагмана в условиях плохой видимости и в назидание остальным сняли с должности командира корабля, а после отрешили от должности с потерей прав, службою приобретенных, без права в течение трех лет вновь поступать на службу. Хорошо еще, что чин, ордена и другие знаки отличия ему сохранили. Одним словом, макнули многих лицом в грязь, но, дабы не выносить сор из избы, следственная комиссия в своем окончательном выводе отнесла погодные условия к основным причинам гибели броненосца наравне с конструктивными особенностями и возрастом корабля.

Созданный же «Комитет о погибших на броненосце „Русалка”» пусть и не столь быстро, как хотелось бы, но все же распределил пособия между семействами погибших. Правда, иждивенцами были признаны лишь вдовы и дети не вернувшихся из своего последнего похода моряков, которым назначили полную пенсию по первому разряду раненых. В результате вдовам офицеров устанавливалась годовая пенсия в 500 рублей, матросов – 60 рублей, детям-сиротам по 160 и 40 рублей соответственно. Также при достижении последними двадцати одного года им полагались единомоментные выплаты в 2000, 3000 и 400 рублей для сыновей, дочерей офицеров и детей матросов соответственно, с целью чего на их имена в Государственном банке Российской империи были отложены потребные суммы для нарастания процентами. На этом официальная часть и закончилась.