Мы ехали до самого вечера, пока солнце не покрасило верхушки деревьев в ярко-красный цвет. Сумерки медленно начали подкрадываться из кустов орешника. Птицы затихали одна за другой.

Татина оживилась и снова взяла на себя роль ведущей:

– Павел, собери дров. Возьми с собой кота, пусть он найдет по пути какие-нибудь съедобные травы, я потом выброшу ненужные. Крохм, выкопай яму для костра и надери папоротника на постели. Если вам и в радость валяться на голой земле, то я все бока отлежала. И пошевеливайтесь, нужно пораньше лечь, чтобы пораньше встать.

С такой логикой спорить бесполезно, и мы отправились выполнять задания. Долго не забуду запаха дикого чеснока в пасти, когда нарвал и принес его Татине. Павел тоже справился с задачей. Вскоре костер весело заполыхал, разгоняя теплым светом вечерние сумерки. Гном натаскал папоротника даже для лошадей, хотя те отказались от подношения, и отошли в сторонку, разговаривая о чем-то своем.

– Тана, а как там себя чувствует твой отец, который угодил головой в дыру доски? – вспомнил Павел, когда все насытились и растянулись на папоротниковой подстилке.

У костра, весело выбрасывающего в небо снопы озорных искр, было тепло и уютно. Так и тянет поговорить сквозь подступающую дремоту.

– Нормально. Славко к обеду очухался, но еще недельки две проваляется, пока в достаточной степени не придет в норму. Да и не отец он вовсе, а подельник – вместе коней воровали. Меня цыгане по дороге на горном перевале подобрали, как рассказывала Зара, – разоткровенничалась Татина.

– Тогда почему же Славко наехал на меня с ножом? Чтобы вы тихо и мирно сделали свое дело, и спокойно ушли, оставив бездыханное тело лежать в навозе? – приподнялся на одном локте Павел.

– Павел, у нас сейчас цена человеческой жизни приравнена к комку грязи – раздавил и не заметил. По твоему лицу было видно, что зашумишь и разбудишь постоялый двор. Тогда, на противоположной чаше весов находились наши жизни, а теперь подумай сам, что мы должны были выбрать? – откинула ветку в сторону Татина. – И вовсе не хотел он тебя убивать, а лишь припугнуть, чтобы ты молчал. А оно видишь, как получилось.

– Ладно, Тана, не кипятись, все же обошлось и я даже рад, что познакомился с такой красивой, умной и доброй девушкой, – раздался Пашкин голос, – Ты само совершенство и затмеваешь взглядом чудесных глаз свет полуденного солнца.

Ого! Никак мои уроки пошли на пользу и сейчас он охмуряет неприступную Татину. Я заинтересованно приоткрыл один глаз.

Павел обалдело глядел на Татину, та смотрела на него, а чуть поодаль перекатывался Крохм.

– Знаешь, Павел, такого чудесного и прекрасного комплимента я не получала за всю свою недолгую жизнь, спасибо, очень изысканно, – сообщил нам голосом Татины смеющийся гном.

– Так это ты веселишься, пересмешник низкорослый, а я уж подумала, что в Павле и впрямь любовь ко мне проснулась. Ведь это не так, Павел? – спросила Татина, запустила сапогом в гнома и успешно попала тому по макушке.

После экзекуции смех Крохма обиженно спрятался и больше в этот вечер не появлялся.

– Нет-нет, да как ты могла подумать такое? Нет у меня к тебе ничего, кроме дружеских чувств, хотя если будешь еще ехидничать, то исчезнут и они, – пробормотал, пряча глаза, Павел. – Ну ладно, посмеялись и хватит. Крохм, у тебя здорово получается передразнивать, завтра научишь?

– Ага, чтобы снова схлопотать по ушам? Нет уж, эти перебрасывания сапогами как-нибудь без меня. К тому же этим даром обладают гномы, а людям это искусство дается с великим трудом, – проворчал Крохм и отвернулся от костра, давая понять, что разговор окончен.

Его примеру последовали остальные участники похода, я же подошел к Павлу и ткнулся головой в плечо: «Не переживай ты так. И ты можешь сказать Татине слова такие, что у нее заблестят глаза и шерстка пустит искры. Ой! Все время забываю, что вы люди не можете ни искр пускать, ни когтей нормально выпустить».

«Спасибо, Кешка, за поддержку. О, даже стихами заговорил. Завтра наберусь смелости и признаюсь, что она мне нравится, а там будь что будет. А сейчас давай спать!» – с этими словами Павел погладил меня по голове и прижал к себе.

В таком положении я побыл некоторое время, пока он не начал посапывать, а затем осторожно освободился из объятий. Не люблю я телячьих нежностей, не мое это, даже коробит слегка, когда лезут грязными руками.

Немного посмотрев на посапывающего Павла, я отошел поближе к затухающему костру, искр он не выбросит, а тепло с детства люблю. В просветах крон сверкали ледяные звезды, они бесстрастно смотрели вниз на нашу компанию, перемигивались друг с другом. Я любил иногда поваляться на крыше и поглазеть на скопище этих серебряных огоньков. Казалось, что это глаза космических котов смотрят на нас и хотят что-то сказать, но у них не получается. И вспомнилось то время, когда я маленький упал с забора, пытаясь допрыгнуть до этих серебряных огоньков. Хорошо, что упал в кусты и обделался легким испугом.

Вот и сейчас я снова засмотрелся на черную вуаль неба, с вкраплениями маленьких далеких звезд, и заметил, как одна звездочка покатилась вниз. В людском мире принято загадывать желание, когда звезда летит по небосклону. Поверю этим суевериям и загадаю – чтоб нам поскорее вернуться домой. Звездочка тем временем продолжала падать по спирали, постепенно увеличивалась в размерах, а конечной точкой приземления выбрала нашу стоянку.

Я подумал, что ошибся и спутал звезду с большим светлячком, слегка даже подосадовал – такое желание пропало, когда это светящееся создание подлетело ближе и превратилось в маленького человечка со стрекозиными крылышками. Человечек в голубом костюмчике, состоящем из жилета и обтягивающих трико, держал в руках небольшую дубинку и маленький фонарик.

Заметив, что я за ним наблюдаю, человечек подлетел ближе, улыбнулся, подмигнул и… вдарил дубинкой промеж глаз.

Внимание! Получено повреждение. Вы теряете сознание.

Дальше накатила темнота, казалось, все звезды скатились на землю, а меня засасывает в себя бездонное черное небо. И ведь засосало же.

Внимание, происходит пробуждение.

Ваша цель – понять, что произошло и помочь игроку.

Вот за что я полюбил пробуждения в этом мире, так это за новизну и неожиданность. На сей раз я пять минут не открывал глаза, отдавшись на волю остальных чувств.

Обоняние подсказало, что мы еще находимся в лесу, и я лежу возле костра. Слух же выдал столкновение качающихся ветвей, шорох трущихся стеблей высокой травы и многоголосое попискивание, в котором явно угадывалась членораздельная речь. Но добила меня чувствительность, когда с неким злорадством доложила, что я связан. Зато никаких болевых ощущений, кроме шишки на лбу, не замечено.

На вкус проверять пока нечего, кроме куска веревки в пасти, поэтому я решил открыть глаза.

Ого! Да сколько же их здесь? Тысячи три, не меньше. Над нами, подобно мошкаре летним вечером, роился сонм человечков размером с чайную ложку, которые пищали и махали слюдяными крылышками.

Пол их можно определить по одежде – женщины одеты в розовые накидки, у мужчин же преобладали зеленые и голубые тона. Они переговаривались тонкими голосками, махали ручками, порой переворачивались с ног на голову и в таком виде вели беседу. Будь я в другом положении, то охотно бы похохотал над их ужимками, а сейчас надо перекинуться парой мыслей с Пашкой, если таковой имелся в наличии.

Повернув голову, я смог убедиться, что мой друг лежал рядом, причем тоже связанный и с кляпом во рту. Ему не привыкать, поэтому сопел тихонько на ветвях увядшего папоротника, как поросенок на праздничном столе. А Татина и Крохм извивались, как могли, и как не могли тоже старались изогнуться.

Лошади опутаны за задние ноги и привязаны к стоящим неподалеку дубкам. Четвероногим оставалось нервно прясть ушами и коситься на нас.