Все шло хорошо. Мишка написал, что едет сегодня вечером разбираться с машиной. Я даже пожалела, что из-за этого нельзя зазвать его к себе. Казалось, если Мишка приедет, жизнь окончательно пойдет на лад.

В одиннадцать часов вечера раздался звонок в дверь. Значит, Мишка сам решил приехать ко мне. Я слегка смутилась и одновременно обрадовалась. Он никогда не делал ничего без предупреждения. Но от этого мне было еще приятнее.

Я была абсолютно уверена, что это Мишка, и открыла дверь, не посмотрев в глазок. Непростительное поведение для девушки, которая находится в квартире одна.

Его плечи и волосы были в снегу, и лицо такое, что мне самой стало нехорошо. Кажется, эта штука называется эмпатией.

– Опять так сильно болит? – спросила я вместо приветствия.

– Нет, – ответил Сандр довольно резко. – Я могу войти?

Я молчала. В голове крутилось множество фраз, которые следовало сказать в подобном случае, среди них почему-то: «Но я другому отдана, я буду век ему верна». Но даже этого не стоило говорить на пороге.

– Заходи.

Он отряхнул полурастаявший снег с пальто и ботинок. На волосах вместо белых хлопьев появились крупные капли. Мне страшно хотелось убрать их, они как-то мешали в этот момент моему представлению о гармонии и красоте мира.

И я не удержалась. Я просто провела, не задумываясь, рукой по его волосам. Он поднял глаза и поймал мою руку неуловимым, стремительным движением.

Что-то я собиралась ему сказать. Что-то очень важное. Но это уже не имело смысла. Смысл, пронеслось в голове, вообще категория относительная.

До сих пор я считала себя хорошей дочерью. Я любила оставаться дома одна, но скучала по родителям и ждала их возвращения. У нас была классная семья.

Сейчас я мечтала о том, чтобы на Шри-Ланке случился ураган. Шторм. Землетрясение. Цунами. Что-нибудь такое, что отложило бы прилет родителей хотя бы на несколько дней. Недель. Месяцев. Чтобы они вернулись, но когда-нибудь потом. Очень сильно потом.

Он приходил каждый вечер, и каждый вечер у него было такое лицо, как будто он только что вернулся из ада. У меня не находилось другого определения для той боли, что пряталась в его темных глазах. Как будто его жарили в раскаленном масле, и он знает, что завтра оно будет еще раскаленнее.

Я не знала, в чем дело. Я вообще ничего не знала. Я тихо сходила с ума, пытаясь как-то ему помочь. Я гладила его голову, я целовала его, но это как будто только делало все еще хуже. Тогда я, полная самоотверженности, пыталась отстраниться, и он возвращал меня к себе, и все начиналось снова.

В те дни я наконец поняла всю мучительную красоту готики.

Через несколько дней Мишка встретил меня у института. Это было нормой, правилом, во вторник он всегда встречал меня, но я очень удивилась. Сказала, что у меня страшно много дел и нет времени к нему заходить. Он наверняка почувствовал что-то, потому что всю дорогу молчал, а потом у подъезда вдруг схватил меня и поцеловал так, как никогда не целуют девушку, если строят с ней серьезные отношения. Если только не уходят на фронт.

Они даже целовались одинаково. О, боги.

Наверное, в тот вечер мое лицо было ненамного лучше его, потому что Сандр на время забыл о своих чертях и сковородках. Он сидел передо мной на коленях, а я ревела в кухонное полотенце и говорила, какая я мерзкая двуличная сволочь. Он спросил, будет ли мне легче, если Мишка обо всем узнает. Я не знала.

На следующий день прилетали родители. Это означало, что вечером никто ко мне не придет. Я шла по бульвару, пытаясь убедить себя, что мне нужно зайти к Мишке и все ему рассказать, когда от него пришло короткое, но содержательное сообщение. «Уроды».

Я стояла на бульваре, было холодно и мокро. Вечером прилетали родители, которые вообще ничего теперь обо мне не знали. И он не придет, и я даже не знаю номера его телефона. Раньше это было не нужно. Он приходил каждый вечер.

Конечно, я могла спросить телефон у Мишки. Отличная идея. Наверное, это оказалось бы одним из самых изощренных способов Мишку добить. Мишку, который вообще ни в чем не был виноват.

Не знаю, как Сандр меня нашел. Логично было предположить, что он только что заходил к Мишке и шел мимо, когда увидел меня. Но в тот момент мне показалось, что он просто меня нашел.

Он сгреб меня в охапку и куда-то поволок за собой, дотащил до припаркованной машины и почти запихнул в нее. Странно, подумала я. Мне казалось, что он должен перемещаться в пространстве как-то по-другому. На крыльях, например.

Мы ехали в московских сумерках по московским пробкам, по радио крутили Земфиру, мокрый снег лип к лобовому стеклу. Я не выдержала и спросила:

– Любовь всегда такая ужасная, или это просто мне так повезло?

Он вздрогнул и посмотрел на меня. Мы никогда не говорили, что любим друг друга. Это было как-то слишком очевидно.

– Нет, не всегда, – ответил он. – Но замечание верное, – добавил он тихо, снова глядя вперед.

Когда мы добрались до Медведково, уже окончательно стемнело. Родители приземлились и вот-вот должны были вернуться домой. Сандр проводил меня до дверей и собирался уходить.

– Оставь мне свой номер телефона. Пожалуйста.

Он покачал головой.

– Мне нужно иметь возможность тебя найти. – Мой голос показался мне самой отвратительно просящим.

– Это бессмысленно. Меня нельзя найти по телефону.

– Но…

– Чщ-щ-щ. – Он положил руки мне на плечи и слегка наклонился вперед. – Я сам буду тебя находить.

– Где?

В его глазах что-то сверкнуло, он опустил руки и выпрямился.

– Везде.

И ушел. Мы не расплескивали себя зря.

Конечно, родители что-то заметили. Мама пыталась выяснить у меня, как я жила в их отсутствие, и я, в конце концов, честно призналась, что поссорилась с Мишкой. Мама расстроилась. Мишка ей нравился.

И мне тоже. Мне тоже он нравился. Он был мягким, вежливым и внимательным.

Совсем как его брат.

Первый день после возвращения родителей оказался страшным. Утром, в институте, я поняла, что не знаю, когда он меня найдет. Сегодня? Завтра? Через месяц? Через год? Дело было не в том, что жизнь без него не имела смысла. Конечно, в ней оставался смысл. Много вещей, которые были важны. Много вещей, которые, наверное, были даже важнее. Но теперь я смотрела на них другими глазами. Теперь все приходилось видеть заново, чувствовать заново.

Первый день стал классическим днем сумасшествия. Я не могла думать, не могла спать, не могла есть. Но на второй день я заставила себя думать. На третий я смогла уснуть. На четвертый я захотела есть.

Только теперь я жила как будто… без руки. Или без ноги. Или без одного легкого. Без чего-то, в общем. Без этого чего-то можно было жить. Но этого чего-то очень не хватало.

На пятый день он вошел в вагон на Сухаревской, ровно в ту дверь, у которой я стояла. Это, конечно, могло быть просто совпадением.

И это, конечно, не имело никакого значения.

Он действительно находил меня везде. Когда я ездила на дачу к подруге, встречала его в электричке на обратном пути. Когда я садилась в набитую маршрутку с утра, он был там. Когда я возвращалась на метро из института, он ждал меня за раскрывающимися дверями вагона.

Иногда нам не хватало физической близости, той, что стала началом всей этой запутанной истории, и тогда мы срывались. Пропустить институт, пока родители на работе. Снять номер в отеле на час. Поехать куда-нибудь на машине. Верхом безумия было подождать, когда Мишка и его мама уйдут из их квартиры, но и это случалось.

Мы встречались не каждый день. И, судя по всему, его черти не сидели без дела. Иногда он выглядел так, что я пугалась и думала, не надо ли ему лечь в больницу. Хотя внутренний голос подсказывал, что больницей тут не поможешь.

Хуже всего было то, что я знала, что он все время проводит в своем аду. Я несколько раз пыталась спросить, что же все-таки с ним происходит, но он лишь качал головой в ответ. Я спрашивала, могу ли я чем-нибудь помочь. Он молчал.