Теперь мир стал скучным, тоскливым и серым. И изнуряющая боль в моей груди, из-за которой я сдался в попытке двигаться к своим целям.

И «Дорогая жизнь»? Ага, чертова программа. Попросить помощи у врача — друга Фитси, написать записку было просто, и было пыткой слушать Марлен, пытающейся научить меня по телефону. У этой сучки есть сиськи, и она думает, что может спасти всех. Новость, Марлен: некоторые люди не заслуживают спасения.

И знаете, некоторые люди не хотят быть спасенными. Не могут.

Я не могу понять, почему с бутылкой виски в одной руке и ключом к моей свободе в другой, я так и не пробился через стеклянный потолок моего заключения.

Я не был на работе несколько дней, игнорируя моего дядю каждый раз, когда он звонил, чтобы узнать, почему я не появлялся. В его голосовых сообщениях много угроз, на которые мне плевать, потому что у меня есть ключ к моей свободе. Деньги.

Мое тело немеет от каждого глотка, когда янтарная жидкость обжигает мое горло, что помогает ненадолго унять боль в моем теле.

Помойка. Эта квартира такая дыра. Был один человек, которому нравилось это, потому что она могла видеть хорошее во всем. Она видела в этом свободу. Я вижу это как тюрьму из одиночества в окружении своих демонов. Моя кровать была для нее самым удобным местом для сна. Для меня это прямоугольник жалости. Моя кухня была местом, где она видела меня в своей стихии. Для меня это постыдный храм, где я разбил сердце единственному человеку, о котором когда-либо заботился.

Поднеся бутылку к губам и откинувшись назад, я вздрагиваю от грохота кулаков по входной двери, из-за чего проливаю виски на рубашку.

— Бл*дь, — бормочу я, ставлю бутылку на журнальный столик, поглядывая в сторону двери. Кое-кто пожалеет, что побеспокоил меня.

Шатаясь, я иду к двери, и как только открываю ее, мое лицо встречается с кулаком, из-за чего я отлетаю назад, приземлившись на задницу. Дезориентированный, я пытаюсь понять, что только что произошло, когда вижу своего дядю с трясущимся кулаком.

— Вставай.

— Пошел ты, — плюю я, чувствуя вкус крови во рту.

Качая головой, он закрывает дверь и смотрит на меня.

— Забавно, как иногда я могу ошибаться в людях.

— Что это значит? — я трогаю челюсть. Нет, не сломана, просто охренеть как болит. Если бы я не был в таком состоянии, я бы двинул ему в ответ, показывая, что он не может больше мной управлять.

— Когда ты пришел в мой дом с одним жалким чемоданом, но с надеждой во взгляде, я подумал, что ты действительно станешь кем-то, — взмахнув рукой, он продолжает: — Думаю, я был не прав. Ты такой же жалкий, как и твой отец, без будущего и стремлений.

— Иди нахер. У меня есть стремления, — я держусь за стену, когда встаю. Пользуясь моментом, чтобы ответить правильно, я продолжаю: — Я хочу гораздо больше, чем эта свалка, но ты сдерживаешь меня, заставляя расплачиваться с этим рабством.

— Нет, сынок, это ты себя сдерживаешь.

— Не называй меня сынок. Ты не заслужил этого права.

— Какого черта нет? Ты не голодал, тебе было где спать, и я дал тебе возможность следовать за своими интересами. Я дал тебе чертовски много, чего не скажешь о твоем отце.

— Да, с долбаным чувством вины и кучей долговых расписок.

— В жизни ничего не дается просто так, Картер. Ты должен работать для этого. Возможно, я не знал, что я делаю, воспитывая не своего ребенка, но я сделал все возможное, чтобы ты знал цену труду. А знаешь, почему? Потому что я не хотел, чтобы ты закончил, как мой брат-наркоман, для которого единственной радостью была игла. Я все испортил? Разумеется. Я винил тебя в недостатке моей свободы? Часто. Но я не буду извиняться за то, что заставлял тебя работать. За то, что никогда не давал тебе ничего бесплатно, потому что теперь ты знаешь цену своего труда. Ты знаешь, как держаться на плаву, — оглядываясь, он говорит: — Ну, я так думал.

Сбитый с толку, я иду к дивану и пытаюсь собраться с мыслями. Всю жизнь он вызывал во мне отвращение, разрушал мою жизнь из-за того, что я испортил его. И да, возможно, его методы имели смысл, чтобы сделать из меня человека, но черт, я не могу нормально мыслить из-за выпивки.

— Ты не мог проявить немного сострадания? Немного понимания к маленькому мальчику, который потерял своих родителей? ― спрашиваю я.

— Я не знаю этой эмоции, Картер. Мой отец был алкоголиком, и я не знал свою мать. Во мне нет сострадания.

— Мне было страшно, — мягко говорю. — Я потерял все, что знал, и мне пришлось жить с человеком, которого я боялся, и который не хотел иметь со мной ничего общего. Каждую ночь я ложился спать и прятался в шкафу в страхе, что ты сделаешь со мной что-нибудь из-за своего непостоянного характера. И когда я стал старше и сильнее, чтобы держать себя в руках, ты превратил меня в озлобленного человека. Ты говоришь о ценностях и правилах, но где ценность в проявлении человечности? — я указываю на него, делая акцент на словах. — Ты мог бы не просто принимать меня, но и проявить немного доброты, интереса и любви.

Опираясь рукой о столешницу, он кивает, не глядя на меня.

— Я мог бы, — тихо говорит он. — Но я не такой человек, и не боюсь в этом признаться, — он смотрит на меня. — Но ты такой. Та девушка, с которой ты был, она ведь много значит для тебя?

— Так и было, — признаюсь, чувствуя горечь.

— Было, — он сжимает губы. — Из-за меня? Из-за того, что я сказал?

Я хочу сказать да, но знаю, что это не правда.

— Нет, это из-за меня, — я останавливаюсь. — И, возможно, немного из-за тебя. Я сломал ее. Я не могу никого впустить, потому что я озлобленный пессимист. — Я тот человек, которого ты создал. — Вроде тебя.

— Ты тот, кем хочешь быть, Картер. Это мой выбор быть таким, жить в одиночестве, управлять рестораном и никогда не покидать пределы своей стихии. Но ты не должен. У тебя есть потенциал. Думаешь, зачем я отправил тебя в программу «Дорогая жизнь»?

— Ты хотел, чтобы до конца жизни я был гребаным поваром. Хотел вернуть потраченные на меня деньги.

— Нет, — он качает головой. — Меня не волнуют деньги. Я никогда не собирался их брать, но я хотел, чтобы ты работал и узнал цену деньгам. Что касается работы, тебе нужно было знать, что значит работать на кого-то, знать, что ты не божий дар и эксперт во всем. Для смирения необходим долгий путь, Картер, — жизнь рушится на миллион частей от этой мысли. — Я отправил тебя на эту программу, потому что видел в твоих глазах темноту, которая была у твоего отца. Меня это испугало. Ты балансировал на грани и мог потерять потенциал, который я вижу в тебе. Я не мог убедить тебя в этом, поэтому принял меры.

— Я не могу… — пальцами перебираю свои спутанные волосы. — Какого хрена ты ничего не сказал?

— Потому что ты делаешь все по-своему, упрямец, и не слышишь меня. Как я и сказал, я никогда раньше не воспитывал детей и уверен, что был не лучшим примером. Я не знал, что делаю. Тебе повезло, что ты был одет и накормлен. Но я заботился о тебе, Картер, до сих пор.

— Поэтому ты пришел ко мне домой и долбанул мне в челюсть?

— Это называется вдолбить данную мысль тебе в голову. Я понимаю это буквально, — я вижу маленькую ухмылку, и впервые вспоминаю, как мой дядя шутит со мной.

Это странно.

— И что теперь? — спрашиваю я, смущенный всем разговором. — Мы пожимаем друг другу руки и становимся лучшими друзьями?

— Нет, если я смогу помочь, — он смеется и смотрит на диван, где лежат деньги. — Твое добро?

— Ага. Я собирался заплатить тебе, как только подниму свою задницу с дивана.

Он кивает.

— Видимо, я не должен чувствовать себя виноватым из-за того, что уволил тебя.

— Ты меня уволил? — спрашиваю, не слишком удивляясь.

— Да, я не терплю криков и представлений в моем ресторане, и я, черт возьми, не делаю поблажки из-за родственных связей. За дверью вся твоя хрень в коричневой коробке вместе с последней зарплатой.

Как будто меня ударили, я сижу на диване и пытаюсь думать о том, что, черт возьми, я собираюсь делать. Да, у меня есть двадцать тысяч долларов, но все из них принадлежат не мне.