— Что, черт возьми, ты здесь делаешь? — спрашиваю я Холлин, у которой подозрительно дружелюбное выражение лица.

Молча, она бросает тарелку передо мной.

— Стейк неправильно прожарен.

— Это потому, что так и должно быть.

— Забавно, — Холлин задумчиво указывает пальцем на подбородок. — Клиентам все равно, как ты считаешь. Их не волнует твое мнение.

Сделав паузу, она продолжает:

— Ах да, они не просили «кровоточащее сердце» на тарелке.

— Что? — перевернув вилку и схватив нож, я смотрю на стейк, в котором почти нет розового цвета в центре. — Они так это называют? Если они так хотят, я могу это устроить.

Я вытираю руки о тряпку, привязанную к бедру, и тихо выругавшись, отхожу от плиты.

— Переделай стейк, — слышу гневный голос дяди.

— С ним все нормально. Это проблема на пустом месте, — говорю я, указывая в сторону зала. — Ты действительно хочешь, чтобы клиенты думали, что ты подаешь им куски угля?

— Переделай, — повторяет он со злобой в голосе.

— Что за хрень.

Я беру стейк с тарелки и ставлю на гриль.

Кто заказывает хорошо прожаренный стейк? В чем смысл? Зачем есть стейк не средней прожарки? Уверен, Бобби Флэй²⁰ не занимался бы этим дерьмом. Если бы кто-то попросил его переделать, скорее всего, он потребовал, чтобы они покинули ресторан.

Но не мой дядя. Он думает о клиенте, а не о еде. Это убивает меня. Я пошел в школу, чтобы научиться правильно сочетать продукты. Я научился мастерски создавать блюда, которые не только приятны для взгляда, но и для употребления.

Думаете, мой дядя позволил бы мне применить мои знания на практике? Нет. Он думает, что нормально готовит всю эту итальянскую хрень последние двадцать лет.

Просто нормально. Кому это надо?

Я хочу чего-то необычного. Хочу, чтобы люди пробовали что-то новое. Подумайте о Реми из «Рататуя»²¹. Как он сразу влюбляется в совершенные, свежие ингредиенты и во множество вариантов как это можно приготовить. Это я. Если бы я только мог избавиться от нависшего надо мной долга.

И я был так чертовски близок.

Пока жизнь не ударила меня между ног, чтобы удостовериться, что я обращаю внимание на мои несчастья, вызывая столько гнева, что я едва могу дышать.

— Теперь все наладится, — говорит Холлин.

И если раньше я справлялся, то теперь мой дядя решил, что было бы неплохо поставить меня в одни смены с ней. Думаю, это из-за того, что мы ходим на эту долбанную «помоги-исправить-мою-отстойную-жизнь» программу. Как будто мне мало того, что я трачу время, чтобы сидеть в компании этой женщины, держась за руки и разговаривая о проблемах.

Прихватив стейк щипцами, я кидаю его на тарелку.

— Вот, теперь это животное точно мертвое. Если что-то снова не понравится, я подкину туда лобковых волос.

— Повзрослей, — она издевается.

Взмахнув волосами, она уходит, высоко держа тарелку.

Как же она раздражает.

— А вы ладите друг с другом, — говорит мой коллега Маркус, переворачивая несколько стейков на гриле.

Знаете, что сегодня произошло? Дядя Чак решил добавить в меню картофельное пюре и брокколи… в итальянском ресторане… С таким же успехом можно пойти в «Красный лобстер»²² и заказать курицу.

Не глядя на Маркуса, я говорю:

— Она меня бесит.

— Потому что из-за нее ты посещаешь ту странную программу?

Разумеется, он в курсе. Здесь ничего не скроешь.

— От кого ты узнал?

— Холлин. Она рассказывала всем о том, как вы все время пересекались на той встрече.

— Неужели? — я начинаю злиться.

— Да. Судя по всему, ты делаешь успехи в выражении своих чувств.

Я теряю последние остатки спокойствия из-за его слов.

Глядя на него, я спрашиваю:

— Что не так с человеком, выражающим чувства? Уверен, что чувствительный человек получает больше кисок, чем какой-то замкнутый бездельник вроде тебя, проводящий время за видеоиграми.

— Свали на хрен, — говорит Маркус, толкая меня.

— А ты заставь меня.

Я бью его, провоцируя на драку. Я бы отдал все, чтобы уложить этого придурка. Что угодно, чтобы избавиться от всего этого напряжения. Но прежде чем он отвечает, дядя Чак дергает меня за плечо.

С красным лицом, он рявкает:

— В мой кабинет, сейчас же.

— Только если и она тоже пойдет, — говорю я, зная, что он понимает про кого речь. Это так же касается и Холлин.

— Эшли, прикрой Холлин ненадолго и отправь ее в мой кабинет, — он смотрит на меня, приподняв бровь. — Вперед.

Хотя я его и не боюсь, но все же иду в сторону кабинета. Его лицо выглядит почти фиолетовым от гнева, и я не хочу, чтобы из-за меня у него случился сердечный приступ.

Я иду по узкому коридору, который едва соответствует санитарным нормам. Грязные стены, липкие полы и устаревшая техника. Это явно не то, что подходит для работы.

Практически сразу за мной заходит Холлин с беспокойным видом. Дядя закрывает дверь, и садится за стол, на котором разбросаны всевозможные документы. Как можно работать в таком беспорядке?

Скрестив руки на груди, он спрашивает:

— Не потрудишься объяснить, что это было на кухне?

Обращаясь к Холлин, я говорю:

— Не знаю. Холлин, не объяснишь ли ты, по какой причине ты забыла о подписанном соглашении о неразглашении в «Дорогой жизни», рассказывая всем на работе о том, что я там делаю?

Она думает, что умнее, но сейчас она понимает, что облажалась.

Понимая свою ошибку, она смотрит на меня.

— О, я…

— Не отвечай, — дядя Чак перебивает ее, а потом смотрит на меня. — Мне плевать на эту программу. Мне важно чтобы работники уважительно относились друг к другу.

Ой, бл*, да ладно. Он в своем уме? На работе я всегда был еще тем мудаком. Ничего нового.

Разозлившись еще больше, я говорю:

— Мало того, что я участвую в этой программе, так теперь нужно еще и растрепать всем об этом.

Дядя Чак крутит карандаш на столе, улыбаясь.

— Не волнуйся, мальчик, все здесь знают о твоей никчемной жизни. Продолжай в том же духе, и это никогда не изменится.

— Какая необходимость держать меня при себе? — я злюсь. Находясь меж двух огней, Холлин молчит, откинувшись назад в кресле, скрестив ноги. — Ты пытаешь испортить мне жизнь насколько это возможно?

— Ты делаешь это сам. Я просто беру то, что заслуживаю.

— Что ты заслужил? — отвечаю я со смехом. — Что именно?

— Больше, чем ты можешь предложить. Я заботился о тебе, воспитал и помог получить образование. Я просто возвращаю долги.

Долбанный мудак.

— Забавно, я впервые слышу об этом. Когда мои родители умерли, ты стал моим законным опекуном. Если бы у меня было право голоса, то я выбрал бы приемную семью. Так я хотя бы был свободен от тех долгов, которые ты повесил на меня.

— В приемной семье ты бы не стал тем, кем являешься сейчас, — отвечает он гневно.

— Верно. Я был бы лучше, потому что жил как хотел, а не как хочешь ты. Тебе нужно, чтобы я был в этом ресторане, и готовил эту дрянную еду, потому что ты слишком ленив. Ты держишь мое будущее, и не даешь уйти, потому что являешься эгоистичным мудаком.

— Ты неблагодарный кусок дерьма. Я дал тебе все.

— Ты ничего мне не дал! — Холлин пугается от моего крика. Мой голос пропитан злостью и болью. — Будь это так, я бы не жил в непонятном месте, экономя каждую копейку. Я бы наконец-то расплатился с тобой и уже давно свалил из этой дыры.

— Ты не представляешь, на какую жертву я пошел, чтобы быть тем, кем являюсь. Я владею успешным бизнесом.

— Владеешь? Ты бредишь. Эти рецепты созданы бессердечным человеком. У тебя нет сострадания к мальчику, который потерял своих родителей. Ты ничего не сделал, чтобы сделать мою жизнь лучше. И ты продолжаешь делать то же самое, подавляя меня, потому что у тебя пустая и одинокая жизнь.

Я слышу вздох Холлин, но мне все равно. Я хочу, чтобы она увидела, каким человеком является мой дядя. Все в ресторане думают, что он классный парень, который общается со своими сотрудниками, но на самом деле он жестокий человек, который мстит мне, потому что презирал моего отца. Который умер от передозировки и оставил ненужного ему племянника.