Однажды Харли убьет его первая. Успеет сделать это до прихода Джокера. Выбьет из его головы все мозги, размажет их розовато-белой кашицей по кафелю плитки. Или руки-ноги переломает, вывернет как крылья, мышь он летучая или кто, в конце концов.

А еще зубы ему выбьет, как этот сукин сын с мистером Джеем поступил. Позаботится, чтобы он больше ничего не сказал.

Но сегодня чертовски хреновый день, следует сказать. И Харли не везет. Она сломала каблук, Бэтси сломал ей запястье. А мистер Джей, белый словно лист бумаги от злости, доламывает уцелевшие ребра. Пинает ее носком туфли, проходится по солнечному сплетению, и все это с такой ненавистью, словно это не она его любимое создание. И не он ее сотворил.

— Ты облажалась, Харли! Ты посмела… — вздыхает он резко, со свистом, и добавляет к боли новую, впечатывая каблук в безвольное тело.

— Посмела напасть на него. Бэтмен мой, только мой! А ты… маленькая, неблагодарная…

Он не сдерживается, и ее наконец уносит волной отупения, смывает ко всем чертям куда-то в пропасть забвения.

Харли уже не чувствует привкус крови на языке, не чувствует нытье собственного тела, разбитого на мелкие осколки, не чувствует ничего, кроме обиды.

Обиды на мистера Джея. Она так старалась ради него, ради них обоих. Она всего-то хотела — избавиться от этой проклятой мыши насовсем, сплясать на его могиле, а затем править Готэмом вместе с Джокером.

Она просто хотела заслужить его благодарность. И всего-то четыре никчемных слова, четыре слова, которые он никогда не произнесет.

Я люблю тебя, тыковка.

Он любит. А любит ли вообще?

Просыпается Харли в кромешной темноте. Джокер спит в ее постели, тяжелое тело вдавливает ее в кровать, не дает вздохнуть. Как и повязки, плотно стянувшие грудь, он тоже лекарство. Гадкое, ядовитое, но полезное. Избил, а теперь растянулся и спит рядом, как ни в чем не бывало. Сам сломал, а потом перебрал, кое-как подправил, чтобы не выбрасывать совсем.

И не извинится же ни за что.

Харли вздыхает, чувствуя, как скрипят сломанные косточки. Ей еще месяц как минимум не бегать. А запястье надежно укутано в гипс, так что даже издалека не пострелять.

Джокеру она теперь обуза. Никчемная игрушка, от которой пора избавляться.

Может, так ей и надо?

Может, на самом деле все было не так. И не Харли любит Джокера, а Джокер любит Харли. Может, там Бэтси должен быть с его тупой головой, начиненной правилами под самую завязку. Может, она вообще третья лишняя в этих безумных отношениях.

Бесполезная ты, Харли, говорит она сама себе, уставившись взглядом в темную зеленцу волос. Смотрит и понимает, ведь он и правда никогда этого не скажет. Хоть стреляй, хоть плачь.

Так что, наверное, с нее хватит.

Харли бы повернуться, а еще лучше встать и доковылять до туалета, да только она же прикована к кровати, а если разбудит мистера Джея, он точно не посмотрит, что она больна, добавит еще парочку тумаков.

Не любит он ее, вот и вся история. Пора смириться.

Время тянется так медленно, растягивается в бесконечную полосу темноты, тупой боли и ожидания, а в голове рождается прекрасный план.

Если она третья лишняя, то и уйдет она красиво. Осталось только выздороветь. И дотерпеть до утра сначала.

Свой план Харли осуществляет методично, постепенно, так аккуратно, что черта с два кто поймет, как же на самом деле ей осточертело это притворство, осточертел нелюбящий ее Джокер и осточертела жизнь.

Она улыбается ему так, что кожа на лице натягивается в свирепую гримасу счастья, а сама отсчитывает дни, минуты и секунды до того рокового часа, который оборвет ее бессмысленное существование.

Ей нужно совсем чуть-чуть. И ей нужен Бэтси.

Она подбирается к нему, понимая, что тут или пан, или пропал. Достает из кобуры свой старый пистолет трясущейся рукой — запястье все еще ноет после перелома, но и так сойдет.

Дергает за спусковой крючок и отправляет в небытие подружку Бэтмена. Как ее звали? Да какая разница, Бэтси забрал у нее Джокера, а она перед смертью заберет у него тоже что-нибудь дорогое. Бесценное. Поделом ему.

Как и положено, девушка валится на пол со стоном, хрипит и кашляет кровью. С такой дырой уже и в больницу нечего везти, Харли насквозь может грязный пол увидеть.

Наверное, ее Бэтмен очень любил.

Потому что в какой-то момент он тоже срывается, бьет ее, оказавшись всего лишь простым человеком под маской.

Дает по лицу, и Харли хохочет, скалится и показывает язык, прокушенный насквозь. Она сама как смерть, страшная, синяя и с опухшей челюстью, а ей смешно от того, как она умрет.

От руки Бэтмена, которого так и не убил Джокер. Вот она, вселенская справедливость.

Получите и распишитесь, мистер Джей. Вашу игрушку сломал мальчик, которого вы не хотите трогать.

Бэтмен снова ломает ей запястье, то, что еле-еле зажило, и Харли визжит, чувствуя, как лезет изнутри осколок кости, распарывая кожу.

Скоро все будет кончено, так что ей нужно еще потерпеть.

Под веками уже чудятся кровавые всполохи, и она вот-вот отключится, но откуда-то издалека приходит новый голос. Низкий и хриплый. Разъяренный.

Режущая боль в руке стихает, да и Бэтси ее больше не держит, не крутит выломанное запястье.

Лежит на полу, растянувшись в луже крови, рядом со своей мертвой летучемышиной подружкой, а над ним парит зеленая тень, гигантская, разозленная.

Мистер Джей пришел.

Джокер бьет, не сдерживаясь. Пинает Бэтси, как когда-то пинал ее, машет кулаками, выплевывая ругательства пополам с безумным смехом.

Как будто тот ему вовсе не дорог, а так… дорогу перешел неудачно.

— Ты посмел… — слышит Харли сквозь пелену шума в ушах. — Посмел ударить ее! Она моя, только моя, Бэтси! Гребаный ты ублю…

Когда все заканчивается, Джокер уносит ее на руках. Лицо опухшее — у Бэтмена тяжелый кулак, а грим стерся, сменившись кроваво-красной маской, и все же держит он ее крепко. Несет к машине, усаживает на сиденье рядом со своим, даже волосы ей пытается пригладить, как будто она больше не нелюбимая и надоевшая игрушка.

— Ш-ш-ш, куколка, тише, — успокаивает он Харли, — все будет хорошо.

Этот перелом будет заживать куда дольше, думает Харли, глядя на собственное запястье, раздувшееся и скользкое от крови. Но какая разница.

Теперь все снова как раньше.

Харли любит Джокера. А Джокер снова любит Харли.

========== Homecoming ==========

Возвращение в Аркхэм сродни возвращению домой.

Все совсем как прежде. Заунывная тишина, прерываемая тихими шепотками, несущимися изо всех темных углов. Ровное гудение электричества, замкнутой цепью опоясывающего лечебное учреждение в три кольца. Даже лампочки под потолком, затянутые сеткой, чтобы не разбить и не пораниться осколком, гудят, приветствуя ее.

Харли вернулась.

Харли дома.

Она улыбается, проходя мимо охранника, показывает ему язык, изображая из себя дурочку набитую, а сама ждет, выжидает тот самый удачный момент, чтобы потянуться вперед, ведь внимание ее стражи ослаблено, щелкнуть зубами и ухватиться за мочку уха, чтобы оторвать.

Ведь так будет очень весело. Голоса будут довольны, а весь Аркхэм узнает, что Королева снова с ними.

Ей хватает доли секунды и одного рывка, чтобы проделать этот фокус. Харли ведь гимнастка, так что изворачиваться умеет мастерски.

Во рту полно чужой крови, а на зубах обрывок ушной раковины. Кто-то из охранников бьет ей под дых, заламывает за спину руки, швыряет на пол и требует срочно димедрол, потому что эта сука взбесилась.

Ну, тут уж Харли позволяет им все это сделать. Даже не сопротивляется, просто позволяет упаковать себя в белую рубашку, выплевывает ненужный лоскут кожи изо рта — пусть пришьют обратно, если постараются, и держится.