Впервые мы встретились во время охоты на ведьм. Меня обвиняли в убийствах многих людей, а Вы были одним из священников Святой Инквизиции. Вы пришли исповедовать меня перед смертью. У нас была одна ночь, но этого мне хватило чтобы понять, как легко задирается священническая ряса и как тяжело отпускаются все мои грехи. Признаюсь, отец Джеймс, я согрешил. Очень сильно. И Вы были основной причиной этого. Так исповедуйте же меня.
На следующее утро меня сожгли на костре, хотя раньше осуществляли свою кару через повешенье. Я кричал от боли, когда огонь обжигал мою кожу, а Вы смотрели на меня, не говоря ни слова. Ваше лицо не выражало никаких эмоций, но в глазах было столько удовольствия, что я понял, что всегда нужно верить в Бога, но почти никогда в Церковь.
Через полгода Чума похоронила Вас со всеми секретами подвалов Инквизиции. После этого было еще много костров, много мнимых ведьм, ведьмаков и наемников, много таких же нечестных священников и таких же, как мы, несчастно влюбленных, но для меня этот век начался и закончился именно Вами.
Век больших открытий был для нас самым счастливым. Мы тайно провозили золото из Нового Мира. Днем я послушно ходил за Вами и слушал как Вы отдаете приказы моей же команде на моем корабле, а вечером оттрахивал вас, зажимая где-то в уголках трюмов. И нам было плевать, что вся команда шепталась за нашими спинами. Я готов был продать свою душу самому Посейдону, чтобы это путешествие никогда не кончалось, и мы плыли вот так целую вечность, но он сам, похоже, решил иначе.
В ту ночь был шторм. И мы оба убедились, что этот океан зря называют Тихим. Море похоронило нас вместе со всем золотом Инков. В мои легкие набиралась вода, и последнее, что я видел – это как Вы не можете выбраться из-под груды драгоценностей, которыми Вас привалило. Через много столетий этот корабль поднимут со дна и увидят облепленный водорослями белый скелет капитана, а возле него остатки какого-то мужчины в дорогой одежде, на череп которого упала корона Инков. И нас сделают экспонатом в одном из музеев, так и оставив корону на Вашей голове. Как память о том, что никакое золото не может спасти от смерти. И любовь не может.
Время Второй мировой было слишком жестоко с нами. Я был немецким офицером, а Ты так неосторожно попал в плен, что мне моментами казалось, что сделал это нарочно. Никто не мог убить Тебя из-за Твоего острого ума и постоянной готовности сотрудничать, но и вытерпеть никто не мог. Никто, кроме меня. Я охранял Тебя почти два года и за это время убедился, что даже война, порой, бывает милосерднее тебя. Ты называл меня своим сладким фюрером и просил почаще говорить с Тобой на немецком. Тебя так это заводило, пусть ты и не понимал языка. Но судя то тому, что Ты выстрелил в меня сразу, как только в Твоих руках оказался пистолет, Ты отлично знал язык войны. Удивительно, что человек, убивший немецкого сапера, через несколько дней взорвался на фашистской мине.
Двадцать первый век мог стать последним для нас. Ты был единственным в мире криминальным консультантом, а я вторым по опасности человеком в Европе. Мы любили друг друга так безбожно, как не могли в Средневековье, построили Криминальную Империю, которою так хотели построить во времена Больших Открытий, и убили столько, сколько не смогли убить во время Второй мировой.
Все испортили две пули. Одна выпущенная тобой на крыше Бартса себе в голову, а другая через полгода в мое правое легкое в Берлине. Умирая, я думал, не закончится ли все на этом? У нас было восемь лет. Разве этого мало? Разве это не наша версия «долго и счастливо»? Пусть немного короче, зато гораздо веселее
Но колесо Сансары делает еще один оборот…
