Изабель подошла к краю бассейна и нырнула. Она плыла под водой, вытянув руки вперед, и увидела на дне бассейна свои часы. Резко ушла вниз и подхватила их с зеленой кафельной плитки. Когда она вынырнула, старая англичанка, жившая по соседству, помахала ей со своего балкона. Изабель помахала в ответ и только потом поняла, что Маделин Шеридан машет Митчеллу, который громко ей кричит.

– Мад-леееен!

Ее зовет этот толстяк, обожающий старинные ружья и пистолеты. Маделин Шеридан, сидевшая на балконе в плетеном кресле, подняла руку, скрюченную артритом, и помахала ему двумя вялыми пальцами. Ее тело превратилось в свалку испорченных запчастей. Она окончила медицинский, она знает, что скелет ее кисти состоит из двадцати семи костей, только в запястье – восемь, в ладони – пять. Ее пальцы пронизаны нервными окончаниями, но теперь эти пальцы уже с трудом шевелятся.

Маделин хотела напомнить Юргену, который заносил в дом сумки Китти Финч, что через шесть дней у нее день рождения, но она не собиралась выглядеть в глазах английских туристов жалкой, истосковавшейся по человеческому вниманию старухой. Возможно, она уже умерла и теперь наблюдает с того света за драмой прибытия юной барышни? Четыре месяца назад, в марте, когда Китти Финч жила на туристической вилле одна (вероятно, приехала изучать горные растения), она сообщила Маделин Шеридан, что помидорам нужно пространство и ветер, чтобы у них выросли крепкие стебли, и предложила проредить листья. Занимаясь прополкой, она что-то шептала себе под нос; пы-пы-пы, кы-кы-кы – неприятные, жесткие звуки падали с ее губ, точно камни. Маделин Шеридан, искренне убежденная, что прежде, чем сдаться и сойти с ума, человек должен многое выстрадать, попросила ее замолчать. Прекратить издавать эти звуки. Немедленно. Сегодня суббота, и эти звуки вернулись во Францию, чтобы ее изводить. Им даже предложили комнату на вилле.

– Мад-леееен! Сегодня я буду готовить говядину. Придете к нам ужинать?

Сверху лысина Митчелла напоминала блестящий розовый купол. Маделин Шеридан щурилась на ярком солнце. Мясо она любила, и по вечерам ей частенько бывало одиноко. Она задумалась, хватит ли ей решимости отказаться от приглашения Митчелла. Да, наверное, хватит. Когда семейные пары предлагают одиноким скитальцам приют или пищу, на самом деле их не принимают в семью. С ними играют. Разыгрывают перед ними спектакль. А когда представление подходит к концу, гостю со всей деликатностью намекают, что пора и честь знать. Супруги только и делают, что старательно разрушают жизни своих половинок, делая вид, что желают им только добра. Одинокие гости лишь отвлекают их от излюбленного занятия.

– Мад-леееен!

Кажется, Митчелл взвинчен сильнее обычного. Вчера он сказал ей, что видел в Вильфранш-сюр-Мере Кита Ричардса. Ричардс пил пепси, и Митчеллу очень хотелось к нему подойти и попросить автограф. Но он все-таки не подошел, потому что, по его словам, «со мной был паскуда-поэт, и он грозился дать мне пинка за то, что я такой нестерпимо нормальный».

Митчелл с его рыхлыми, креветочно-розовыми руками весьма позабавил Маделин, когда угрюмо заметил, что Джо Джейкобс не из тех утонченных поэтов, кто мечтательно глядит на луну и у кого напрочь отсутствует мышечный тонус. Джо способен зубами поднять платяной шкаф. Особенно если в шкафу прячется красивая баба. Когда две недели назад на виллу приехали английские туристы, Джо Джейкобс (ДГД на обложках книг; но Маделин о нем даже не слышала) пришел к ней за солью. День выдался особенно жарким, но Джо вырядился в зимний костюм, и когда она выразила удивление, он объяснил, что сегодня день рождения его сестры и в ее день рождения он в знак уважения всегда надевает костюм.

Это ее озадачило, потому что она как раз думала о собственном дне рождения. Строгий темный костюм больше подходил для похорон, но сам Джо был настолько любезен, обаятелен и обходителен, что Маделин предложила ему отведать андалузский миндальный суп, который приготовила тем утром. Он пробормотал: «С большим удовольствием», – и она налила щедрую порцию супа в свою любимую керамическую пиалу и пригласила его сесть на балконе. И тут случилось ужасное. Джо отпил глоточек и почувствовал, как что-то застряло в зубах. Это был ее волос. Длинный седой волос каким-то образом попал в пиалу. Да, неприятно. Маделин бросилась извиняться, но все равно не совсем поняла, с чего его так трясет. У него и вправду дрожали руки, и он так резко отставил пиалу, что суп пролился прямо на его несуразный костюм, на пиджак со щегольской подкладкой из розового шелка. Она думала, что поэт поведет себя более деликатно. Он мог бы сказать: «Ваш суп был как жидкое облако».

– Мад-леееен!

Митчелл даже не мог правильно произнести ее имя. Может быть, потому, что его самого звали так по-дурацки. Перспектива жить под одной крышей с Китти Финч явно привела его в ужас, и Маделин это не удивляло. Она прищурилась, с удовольствием глядя на свои уродливые босые ступни. Как приятно, когда не надо упихивать ноги в носки и ботинки! Маделин прожила во Франции пятнадцать лет, оторванная от страны своего рождения и родного языка, и до сих пор испытывала глубочайшую благодарность за возможность ходить босиком. Она вполне обойдется без куска сочной говядины, приготовленной Митчеллом. И она еще не сошла с ума, чтобы рискнуть провести вечер в компании Китти Финч, которая делает вид, что в упор Маделин не замечает. Прямо сейчас Китти вместе с Ниной Джейкобс с таким рвением вылавливает из бассейна сосновые шишки, словно от этого зависит ее жизнь. Маделин Шеридан, которой через шесть дней исполняется восемьдесят, не опустится до того, чтобы лицедействовать в роли степенной старухи за обеденным столом на туристической вилле. За тем самым столом, который Юрген купил на блошином рынке и отполировал воском и парафином. Больше того, Юрген полировал этот стол в одних трусах, потому что стояла аномальная жара. Маделин приходилось отводить глаза, чтобы не видеть, как он обливается потом в «исподнем», как она деликатно это называет.

В небе парил орел. Наверное, видел мышей, шнырявших в нескошенной траве в саду.

Маделин крикнула Митчеллу, что, к сожалению, сегодня не сможет прийти на ужин, но он, похоже, ее не услышал. Он наблюдал, как Джо Джейкобс заходит в дом за шляпой. По всей видимости, Китти Финч собиралась вывести английского поэта на прогулку в поля и показать ему цветы. Маделин Шеридан не могла сказать наверняка, но ей показалась, что сумасшедшая девушка в ореоле пылавших на солнце рыжих волос улыбалась ей снизу.

Используя лексику военных корреспондентов (а Маделин знала, что Изабель Джейкобс как раз и была военным корреспондентом), она могла бы сказать, что Китти Финч улыбалась ей с явно враждебными намерениями.

Повсюду стояли таблички, сообщавшие, что сад является частной собственностью, но Китти настойчиво утверждала, что она знакома с фермером и никто не спустит на них собак. Последние двадцать минут она только и делала, что указывала на деревья, которые, по ее мнению, «явно хворали».

– Вы замечаете только больные деревья? – Джо Джейкобс прищурился на солнце и, затеняя глаза руками сплошь в комариных укусах, посмотрел в ярко-серые глаза Китти.

– Да, наверное.

Ему показалось, он слышит в высокой траве звериное рычание. Он сказал Китти, что это, должно быть, собака.

– Не переживайте о собаках. У здешнего фермера две тысячи оливковых деревьев. Ему есть чем заняться кроме того, чтобы бегать за нами с собаками.

– Что ж, будем надеяться, что такое количество деревьев его отвлечет, – пробормотал Джо.

Его черные кудри, уже посеребренные сединой, липли к ушам. Потрепанная соломенная шляпа то и дело сползала и падала. Китти приходилось забегать к нему за спину и поднимать шляпу с земли.