После смерти Юры, такой внезапной – всего несколько задохнувшихся мгновений, – появился страх темных окон. Подъезжая к дому, по многолетней привычке Тася поднимала глаза на уровень пятого этажа и безошибочно натыкалась на черные глазницы своей квартиры. В темень не хотелось. Там все было в беспросветно прошедшем времени. Она совсем разучилась засыпать. Закрывая глаза, как бы впускала в себя эту мертвецкую темень, агрессивно обживавшую ее жалкое полужизненное пространство. Схватка начиналась глубокой ночью, когда железно включался бесшумный мотор бессонницы, и оставалось только выть, вопить и пить.

Юры не было нигде.

Врач из клиники неврозов посоветовал адаптироваться к ситуации, выписал антидепрессанты и снотворные. И еще сказал:

– Когда начнете спать, попробуйте записывать сны. Не все, конечно. И безо всякой ерундистики. Когда проснетесь, постарайтесь без жалости к себе – это важно – сфокусировать внимание и мысленно пройтись по ночному маршруту вашего подсознания: с начала и до конца. Заставьте себя вернуться в иную реальность: что видели, где и как это было, какие эмоции преобладали… не упускайте деталей, не сбивайтесь на действительность и ничего не додумывайте, не сочиняйте… И то, что будет поддаваться осознанию и вербальной фиксации, записывайте. Через какое-то время из этого разноцветного калейдоскопа сложится более или менее связный узор или сюжет, и вам, будем надеяться, полегчает.

Она купила в киоске на Шаболовке общую тетрадь и вывела красным фломастером:

Уже несколько лет мы встречаемся.

Не часто. И только во сне.

Но это не менее захватывающе, чем предыдущая жизнь, просто она проросла в иной реальности. Например, как если бы почву заменить гидропоникой. Все продолжает расти, дает свои питательные урожаи.

Не разминувшись здесь и встретившись там, с лету узнаем друг друга. Легко!

Смерти нет.

Времени нет.

Нет социума.

Вот, например. Мы болтаем или вместе едем куда-то по делам, ссоримся, танцуем, и я его ревную.

Два года назад зимой он сильно отличился: громко топал ножищами, пробивая хлипкое дно предутреннего тонкого сна, грозил пальцем и даже чуть не смазал мне по физии, учуяв, что я навострилась выйти замуж за любителя полетать на параплане, бывшего полковника контрразведки, вылитого Никитона, то бишь Никиту Михалкова. Так и вижу этот угрожающий палец, это категорическое покачивание головой, вытаращенные, налившиеся кровью глаза: не смей! не позволю!

Зато сам не заставил себя долго ждать и вскоре заявился в новой голубой рубашке, молодой, загорелый, с неотразимой улыбкой.

– Какая у тебя красивая рубашка, Юрочка!

Он совершенно расплылся:

– А ты что думаешь, мне здесь некому рубашку купить?

И я проснулась от света его счастья.

Любочка Лузина – последняя любовь Юры.

Медовая калорийка с изюмом, философиня в первом поколении, успешная бизнес-леди, общественница, мать двоих взрослеющих дочерей, замужем. Неоспоримое преимущество – моложе Юры почти на двадцать лет. Что еще нужно для счастья?!

Квартиру беспардонно начали заселять всяческие безделушки, обезоруживая своей многочисленностью и безошибочной безвкусицей. Любочка чаще всего дарила разнообразные по размерам и материалам – серебряные, глиняные, фарфоровые, хрустальные – колокольчики: они обживали книжные полки, письменный стол, телевизор, сервант, а самые нежные – пробрались на кухню. Но права голоса они не имели.

Всех их перешиб курносый персидский котенок, очень похожий на рыженькую Любочку и цветом, и какой-то общей пушистостью облика. Наверняка Любочка ощущала эту визуальную и тактильную общность и хотела, чтобы Юра носил котенка на руках, играл с ним и тискал эту мурлыкавшую зверюшку, когда они по каким-то причинам не могли бывать вместе.

– Или я, или котенок?! – не смирялась Тася.

– Конечно, котенок.

Юра волновался и порхал в поисках достойных ответных подарков, дотошно советуясь с женой. В удушающих сомнениях выбирал новый галстук, со вкусом поливался парфюмом перед встречами, следил за кожей рук и состоянием ногтей и довольно скоро обновил недельный комплект трусов, вполне еще приличных.

Ошибиться в диагнозе было невозможно даже народному целителю – клиническая картина тянула на классику. Азартная игра в «третий лишний» затянулась на несколько лет: острый период болезненного отчуждения, потом изнурительной холодной войны с прицелом на капитуляцию, потом вялотекущего сожительства в одной квартире с общим холодильником, но в разных комнатах.

Организационные активы Юры, его связи и мозги деятельно сошлись с Любочкиными амбициями и деньгами.

Их совместная жизнь, очевидно, была на взлете: заграничные вояжи, экологические акции и симпозиумы, научные публикации. А у Таси: вегетативно-сосудистая дистония с паническими атаками, книга стихов, две работы, имитирующие материальную состоятельность, самостоятельность и почву под ногами.

– Разводиться не буду, – бушевал Юра, впадая в гипертонию. – В четвертый раз жениться даже мне стыдоба… срамота в моем-то возрасте, когда я дважды дед, и уже прадед. Все едино, и вы все… одним миром мазаны. – Он хватался за голову обеими руками, запускал пальцы в волосы и тер виски, потом приглаживал вставшие дыбом вихры и успокаивался.

– Как я тебя брошу? Кто я без тебя? Ты тридцать лет меня терпела, тридцать лет, не фунт изюма, но если уж тебе совсем невмоготу, совсем уже во-о, – он полоснул по шее указательным пальцем, – уходи сама, иди куда хочешь.

Хотеть было страшно. Идти некуда. И они не развелись.

Вскоре, как права на наследство, открылись подробности.

Очень озабоченный и уже от одного этого постаревший и погрузневший, Юра по-родственному попросил:

– Слушай, у меня здесь теперь новая жена, очень хорошая интеллигентная женщина, я обязательно вас познакомлю. Я ей много о тебе рассказывал, и она даже заревновала к тебе. Она научный работник, докторскую пишет. Это нелегко, по себе знаю. И ты мне тогда помогла, редактировала мой бред, даже печатную машинку пришлось купить из-под полы на Пушкинской, немецкую «Эрику». Теперь мой черед отдавать долги, и я чем-то должен помочь своей жене, ну хотя бы еду готовить. А я, кроме яичницы, не мастак в этом деле, и здесь пока не научился – совсем нет времени. Помнишь, как однажды щи варил, когда ты лежала в больнице? Кочан капусты в кастрюлю не помещался, а другой кастрюли я не нашел. Ясенька голодный, бульона не хватает, картошка непроваренная. Выручи, распиши на неделю меню с рецептами, попроще да поподробней.

На чистом листе А4 старательно от руки вывожу: «Понедельник. Завтрак…» Прямо как в санатории, где восстанавливался даже почерк.