А, так король еще и брат? Она с трудом подавила желание обхватить виски ладонями - в голове шумело все сильнее и сильнее. Слова мужчины доходили до нее словно через слой ваты и едва ли задерживались там. Она попыталась сосредоточиться на том, что ей говорили, но видела в этом мало смысла. Какое ей дело до королей, даже если они и братья? Единственный брат, которого она знала, был старше ее на десять лет, жил в Киеве и был таким занудой, что вспоминать о нем не хотелось даже сейчас. Встретить его? Нет, если только это возможно - она всегда избегала встреч любыми способами, даже откровенно трусливыми. Впрочем, Борис никогда не спрашивал ее разрешения. Он просто сваливался как снег на голову, когда ему что-то было надо, или вываливал на нее все глупости старшего брата, ответственного за неразумную младшую сестрицу. То ему не нравился тип, за которого она выходит замуж, потом ему не нравилось то, что она с ним разводится. И вообще, она совершенно неспособленная дура, которой просто необходим мужчина! Без разницы какой, пусть даже бабник и пьянчужка, раз эта идиотка не могла найти приличного. Не вечно же ей на братниной шее сидеть. Нет, этого он никогда в лицо не говорил - об этом он только думал, но иногда делился плодами своих раздумий с женой, исключительно тактичной женщиной, а уж та старалась довести их до сведения своей золовки...
- ...Если что-то потребуется, Ларас отошлет ваше послание в Ласточкино Гнездо... Миледи?
Она виновато вздрогнула, словно уличенная в чем-то недостойном. Монотонный глухой голос мужчины бубнил и нехотя убаюкивал ее, она не слышала и половины слов, им произнесенных. Впрочем, надо ли было слушать? Она попыталась сосредоточиться. Попробуем понять: кто он? Кем приходится Элизе? Для отца слишком молод, брат не стал бы называть короля "вашим братом". Дядя или какой-нибудь другой родственник?
Бесцветно-сухой тон его речи свидетельствовал о том, что в его отношении к женщине нет теплоты и уважения, но и на похитителя он не походил - похититель не стал бы оставлять жертву без личного присмотра, уезжая куда-то на неделю. Муж? Это еще хуже. По собственному опыту она знала: мужья обычно доставляют неприятности. А этот, к тому же, похож на римского патриция. Надменный гордец и зануда. С такими всегда проблемы.
Эта мысль Элизу неожиданно неприятно всполошила, она обхватила себя руками и попыталась отодвинуться. И тут же испугалась: надо ведь, наверное, поддерживать светскую беседу?
- Куда вы уезжаете?
Мужчина нахмурился и пристально вгляделся в сидевшую перед ним женщину. Впрочем, интерес его быстро угас. Проблеск удивления мелькнул на его каменном лице и исчез, словно и не появлялся.
Он такой реальный и по-мужски очень привлекательный, с удивлением подумала женщина, бесстыдно разглядывая его. Только холодный очень - морозный голос, скованные жесты, лед в голубых глазах. Высокий, если только то, что он нависает над ней, не делает его великаном, темноволосый, худощавый, но не худой, а жилистый, крепкий. Не юнец, но еще молод - лет тридцать. Поначалу он показался ей старше, однако и сейчас Элиза не могла точно определить его возраст: лицо было гладким, молодым, а холодные глаза - не глаза юнца, да и волосы его кое-где на висках посеребрила седина, но вдруг в его роду все рано седеют? Ведь и она сама, кажется, тоже рано поседела...
- Куда и обычно, миледи. На границу.
Она хотела расспросить его еще, но мужчина перебил ее.
- Мне пора, - сухо сказал он, чуть склонил темноволосую голову в поклоне, привычным жестом поправил ножны на бедре и решительно направился к двери.
- Берегите себя, - неожиданно для самой себя сердечно бросила вдогонку Элиза. Это оказалось неожиданным и для мужчины. Он замер на ступенях, резко обернулся, нахмурился - хорошо заметные в свете дня остро сверкнули льдистые голубые глаза.
- Разумеется, миледи.
Лицо его было бесстрастным, однако при свете, льющемся из окна, словно стало еще каменнее. Скулы как будто стали выше и резче, красивый тонкий нос неприятно заострился, рот превратился в тонкую бледную полоску. Ни в позе, ни в жестах, ни в застывших чертах лица, ни в голосе его, ровном и бесцветном, не было ни грамма эмоций, а все-таки она чувствовала острое неприятие. И взгляд его ничего не выражал, словно бы направлен был на пустое место, а не на нее... Да уж, держать себя в руках этот мужчина умеет, других поставить на место тоже умеет, с неожиданной и непонятной горечью подумала Элиза. И напрасно распыляться на недостойные его эмоции не станет. Нужно нечто стоящее..., но не она, нет, на женщину он не станет тратиться... Она даже удивилась, как ей удалось увидеть хотя бы малый проблеск его эмоций. Она знавала таких - бездушных, черствых мужчин, твердо уверенных в своей правоте и ни на миг не допускающих существование другого мнения. Им плевать на чувства других...
Она поняла, что взбешена и если немедленно не выскажется, то просто взорвется. Ей надо было сказать этому хлыщу, что с женщиной так не обращаются, а если обращаются, то пусть винят только себя в том, что с ним холодны. Женщине нужно тепло и ласка, и тогда она тоже отдарит теплом, ну а если о нее день за днем вытирать ноги... И вовсе не в ней дело, она и так старалась закрывать глаза на интрижки Анатоля, пока могла себя уговаривать, однако ведь и у нее есть еще гордость. Хотя это сомнительно. Будь у нее гордость и сила воли, развелась бы давно. Или не выходила бы замуж, прав был братец. А теперь можно сколько угодно анализировать, что она сделала не так в своей жизни, почему ее жизнь словно полупочиненый драндулет, который если и несется, то не туда, куда надо, все невпопад да вкривь и вкось... Господи, да что она несет?
Она поспешно вытерла неожиданно брызнувшие слезы и испуганно подняла глаза. В дверях никого не было.
И был ли? Сон во сне?
Умом она понимала: не стоит придавать значение сну. У него свои законы, свои причины, свои следствия. Да и поможет ли ум там, где логика наперекосяк? Скоро она проснется. Все станет прежним, привычным и унылым, она еще даже пожалеет, что сон прошел... Пришел и ушел... как этот мужчина...
Только это не помогало. Сон был слишком реальным. Эти запахи, ощущения, звуки... А горечь от этой мимолетной встречи? А он сам?
Она могла бы поклясться - этого голубоглазого мужчину с мечом она не видела никогда в своей жизни, не видела ни подобной спальни, ни этих странных птичьих светильников, ни узора на камне... А ведь сон всегда основан на чем-то виденном и известном. Он всего лишь компиляция образов и идей, укоренившихся в нас.
Если то, где она сейчас находится, видения ее угнетенного обезболивающими мозга, то они должны иметь некую глубинную причину в ней самой... Только причины нет.
А может, сон - это там, где визгливая медсестра, боль и мерцающий перед глазами свет? А реальность здесь и сейчас, вот в этом самом месте и в это самое время... И именно здесь она настоящая? Мысли цеплялись одна за другую словно шершавые плети хмеля, сплетались в нераздельный клубок, в мешанину слов, образов и видений... Голова кружилась, во рту пересохло. В какой-то момент ей казалось, что она парит, и женщина с удивлением уставилась на свои руки, глядя на них, как на чужие... А потом внезапно словно разряд молнии прошил ее. Она закричала, изогнулась дугой и рухнула с кровати на пол...
Перед глазами маячило лицо рассерженной медсестры. Именно рассерженной. Тонкие губы гневно сжаты, глаза сощурены, брови сведены. Горловина белого халатика помята, словно сжал ее чей-то кулак, на шее, чуть пониже левого уха - длинный розоватый след, на глазах наливающийся полноценной царапиной.
- Не понимаю, - произнес растерянный юный голос откуда-то слева, - Не должно было... остановка сердца... с чего бы? Она в сознании?
- Где дежурный врач? - рявкнула медсестра, которая была рассержена, - Где его носит? Ты позвонила?
Поскольку ответом были кивок и громкое сопение, сестра продолжила, еще более распаляясь, но говоря тише, свистящим шепотом:
