По городским улицам тоже оказалось, что лучше идти не с массивным мешком на плече, а с плачущим мальчишкой за руку, которого легко можно было назвать нерадивым племянником - мол, видите, господин городовой, как он изгваздался весь, аж свою одежду пришлось одалживать? Из одежды оставили только рубашку - штаны все равно безнадежно спадали, а длинные полы надежно прикрывали антимагические наручники, из-за размеров нацепленные на ноги - заодно не сбежит. Ботинки прежнего Станне тоже были велики - но ситуация не из тех, где надо заботиться о здоровье, босиком пройдет, тут так многие ходят из бедноты, не смотря на осень...

В общем, мальчишка был жив даже, когда бричка покинула город.

Душегубы из команды Тано-копыто, выполнявшие для советника щекотливое поручение, были равнодушны к его жизни - то есть, не стремились завершить ее побыстрее. Но и не видели причин сильно тянуть - просто выполняли указание, в котором тело должно было быть вне территории, относящейся к Корду. А раз так - то пусть подышит еще воздухом. Им, висельникам, эта мысль была близка и привычна.

Граница, за которой кончалась область, приписанная к Корду, была достигнута ближе к утру - уж больно много площадей было приписано пограничному уезду. Конечно, можно было прикопать в овражке, но советник так вращал глазами во время указаний, что людям Тано показалось это очень важным.

Итог наступил все равно один и тот же - в придорожную канаву уложили сверток с уже мертвым телом - быть может, великого мага современности, быть может, просто мальчишки... Накидали поверх опавшей листвы, ветвей и направились в обратную дорогу.

И, разумеется, не видели, как из близкой к канаве чащобы выступил человек в меховой куртке из северного оленя, с массивным тисовым посохом в руках, украшенным черепом с шестью пустыми глазницами.

***

Большой достаток несет опасность куда большую, чем его отсутствие. Шаман племени Белого льда не желал делиться этой мудростью ни в тот миг, когда за серебро от проданных мехов покупали острое железо, ни в часы хвастливых обсуждений молодняка у костров, сколько они принесут скальпов трусливого южного народа с этим оружием, когда вождь объявит поход в чужие земли.

Два голоса объявляют войну и мир, и пока шаман слышал свой столь же отчетливо, как завывание северного ветра, несшего поземку меж юрт его народа, никакого похода не будет. Тогда к чему слова?

Так было до той поры, пока его толкнули в бок другой традицией, призывая в свидетели память предков и свидетельство полуслепого и дряхлого Тэнне, хранителя мудрости племени. У шамана должен быть ученик.

Но Тэнне не помнил, в какой срок он должен появиться, так что не понадобилось и второго уточняющего вопроса. Шаман не нарушал традиций, но традиции не смели ему более указывать.

Тогда его принялись убеждать и задабривать, дарили ценное и нашептывали ласковое. Когда не помогло - грозили недовольством предков и стращали карой духов(!). Шаман не спорил и не соглашался, не отказывал и не участвовал в торге, ценою которому была его жизнь. Потому что зачем племени старый и несговорчивый шаман, если будет новый и послушный вождю?

В ученики ему прочили сыновей Уллэна, главы племени, так что ни верности, ни послушания от от таких учеников ждать не следовало. Растить же погонщиков, что поведут племя на убой в южные земли, ему не позволяла та самая память предков, про которую ему столько твердили.

Что его народ знал о южных соседях? Что видел, кроме торговцев с тех земель, таскающих на север подводы с железом, вином и солью в обмен на оленину и меха?

Племя знало, что те смертны, и в них течет та же алая кровь. Племя видело яркие цвета их одежд и богатство. Этого хватило, чтобы желать пролить первое и отнять второе.

Никто не задавал вопросов, почему столь богатый караван идет без вооруженного до зубов конвоя. Никто не спрашивал себя, кому должно принадлежать это железо и кому пойдут эти меха далеко на юге.

Нет воинов - значит, трусы и торгаши. Если везут железо, значит, его там слишком много - в этих самых трусливых краях, а значит храбрые воины в праве забрать все по праву сильного. Это все, о чем говорили у костров про юг.

Племя, с утратой прежнего вождя на горной перевале, будто разучилось задавать правильные вопросы и искать на них ответы.

Новый же глава, Уллэн, не отличался особенной мудростью и рассудительностью. Говорят, в ночь, когда умирал его дед - достойнейший из достойных, и его отец поспешно зачинал наследника со своей женой, стараясь, чтобы дух предка остался в его сыне, кто-то прирезал глупую и брехливую собаку. Дух предка прошел мимо его сына.

Собаку можно научить многим приемам - но как убедить ее бояться того, чего она никогда не видела?

Шаман племени безуспешно пытался рассказать про храмы богов, про магов, извергающих огонь и шквальный ветер из своих посохов. Уллэн же считал, что шаман пугает его, чтобы отговорить от похода. Уллэн считал правильно.

Только шаман сам видел, о чем говорил. Ему незачем было придумывать небылицы - юг был страшнее иных черных сказок в самое темное время долгой ночи.

Потом пропала одна из жен шамана. Ушла в соседнее племя, стойбище которого перекочевало за переход к востоку от Белого льда, и не вернулась. Духи говорили, что она жива, а прирученные Игривый Аэ и Вьющийся Аэ обещали разыскать ту, что носила его отпечаток. Соседи тоже не остались равнодушными - чужие, но открытые сердцем, они знали цену потерям и теплу сердца близкого.

Но той же ночью Уллэн вырезал добрых соседей, а на утро показал тело супруги шамана в главном шатре мертвого вождя.

Олени и все добро перешли Белому льду. А шаман до последней искры пламени смотрел, как исходит дымом тело его любимой на погребальном костре. Любимой, подсказавшей имя похитителя за миг до того, как истаять в бесконечности северного ветра.

Наверное, Уллэн не сильно верил в духов.

- Я возьму ученика, - сообщил ему шаман этой же ночью.

И лицо хмельного от вина и удачи вождя стало еще счастливей.

- Но выберу его сам. - Постановил шаман, ударив простым тисовым посохом о мерзлую землю.

Дряхлый Тэнне сказал бы, что это решение нельзя изменить, но Уллэн и не собирался спорить.

Зачем, когда можно приказать всем иным кандидатам, кроме его сыновей, отказаться в ответ на заманчивое предложение?

- В этот оборот луны, - нахмурился вождь.

- Духи говорят, это возможно, - отвернулся шаман и зашагал к себе в юрту.

Уже там, в протопленном тепле, в окружении двух супруг, смотрящих на него с тоской и сочувствием, он отпер один из сундуков с добром, накопленным за долгую жизнь, и достал из него простой холщовый мешок с увесистым содержимым. Развязал тесемку, выудил гладкий выбеленный череп с шестью глазницами и силой насадил на тисовое древко посоха.

В полумраке юрты, наполненной ответами алого пламени костра, резко вспыхнула зеленая вспышка, заставив жен вскликнуть и прижаться к земле, закрывая голову руками. А шамана - встать во весь рост и распрямить плечи.

- Ищи!

Резко взвыл ветер за пределами юртами, разлетаясь по кругу во все стороны, тревожа стадо племени и пугая волков в тысячах шагов отсюда, заглядывая в души путников и разглядывая мертвые кости под слоем снега и земли.

Дух ветра, к своей досаде попавший под власть чужой воли, не отличал живое от мертвого, не знал разницу в возрасте, но мог отличить большое от малого. Поэтому, когда по одной из почти заброшенных северных дорог прокатила подвода с тремя головорезами и промерзшим до голодного обморока мальчишкой, ветер взвыл от радости.

Шаман нашел себе ученика. Того самого, которого и хотел - любого не из племени Белого льда, и пусть сыновья Уллэна и он сам изойдут от ярости и бессильной злости.

В путь шаман двинулся без промедления, надеясь выйти к точке встречи ближе к рассвету. Кое с чем из накопленных богатств, правда, пришлось расстаться - зато духи гарантировали безопасность передвижения, твердый снег под лыжами, приятный ветер в спину и ленивых волков.