Помощь пришла через час. Сначала выдернули ЗиС, потом «шевроле». Ситуация начала повторяться, вскоре впереди опять замаячил задний борт того же ЗиСа. На этот раз Вова действовал решительнее, отечественную машину удалось объехать, обдав грязью из-под колес, и продолжить путь только для того, чтобы через пару километров опять застрять.
Ушедшие вперед танки удалось догнать только на следующий день. К Вовиному удивлению, наступление не только не захлебнулось в весенней грязи, но и продолжалось довольно приличным темпом. От грязи одинаково страдали обе стороны, сбитые с насиженных позиций, немцы испытывали такие же, а может и большие, проблемы с доставкой горючего, боеприпасов и продовольствия. К тому же все застрявшие машины им приходилось бросать, и они становились нашими трофеями. Но главное было не в этом, по единодушному мнению, от комбрига и до последнего обозника, немец пошел уже "не тот".
Всего полгода назад их танки и пехота с завидным упорством и мастерством взламывали нашу оборону. Тогда, временами казалось, что остановить их невозможно – на месте одного убитого фрица тут же появлялся другой, стоило подбить один танк, как тут же откуда-то выползал новый. И эта машина, обдирая с боков мясо и железо, ползла и ползла вперед, но все-таки увязла в нашей обороне, захлебнулась в собственной крови и откатилась назад. Именно тогда, видимо, потеряли немцы не только людей и танки, но и веру в собственную победу.
Свежие, укомплектованные до полного штата танковые дивизии, шли в контратаку и могли только сдержать наши танковые и механизированные корпуса, но не могли остановить их. Еще больше упало качество немецкой пехоты. Она уже не могла одна, как прежде, сдержать наступление советских танковых бригад. Раз за разом, пехотные заслоны, выставляемые на пути советских войск, протыкались сходу. Даже артиллерия немецкая, казалось, била уже не так точно и страшно. А может, и не только казалось. Несмотря на распутицу, нашим танкистам удавалось поддерживать довольно высокий суточный темп в двадцать-тридцать километров.
Обратным рейсом Вове пришлось везти раненых. А дорога лучше не стала. Хоть машина и была существенно легче, до медсанбата добирались почти сутки. Четверо, самые тяжелые, умерли. Казалось бы, за последние два с половиной года Вова насмотрелся всякого, и живых, и мертвых, и умирающих, но ни разу еще не ощущал он такого своего бессилия и ничтожества. Ведь в данный момент их судьба от него и зависела, а он сидел в кабине машины, стоящей посреди очередной лужи, и мучился мыслью, что если бы взял чуть правее, то глядишь и проскочил. А так оставалось только сидеть и ждать трактора, слушая доносящиеся из-за спины стоны и маты.
А они уходили один за другим. По-разному уходили. Один и так лежал около правого борта, как труп, без видимых признаков жизни, потом вдруг обнаружилось, что уже и не дышит. Второй лежал с закрытыми глазами и стонал все время. Только вой мотора и заглушал его стоны. Во время очередной вынужденной остановки его стонов никто не услышал. А вокруг подтаявший грязный снег и извилистая черная лента, которую и дорогой-то назвать нельзя. Третий матерился на каждой кочке, видимо, рывки кузова причиняли ему боль. Заднее колесо ухнуло в очередную яму, и раненый вдруг споткнулся на полуслове. Никто и не думал, что с ним что-то серьезное, глянули – мертвый. Последний ушел тихо, уже перед самым медсанбатом, так и остался лежать с открытыми глазами. Обнаружили только когда стали выгружать остальных.
Уставший и злой, Вова добрался до расположения автороты далеко за полночь. Думал отдохнуть хоть немного, но его жестоко обломали.
— Завтра в шесть едешь на склад гэсээм.
— Лейтенант, — возмутился Вова, — я же двое суток за баранкой, дай отдохнуть, имей совесть!
— У меня совести – хоть отбавляй, — отрезал Никифоров, — машин на ходу нет, шоферов свободных тоже, да еще начальство трибуналом грозит.
— Ладно, понял, — смирился Вова. — Ну хоть до семи дай поспать.
В его положении лишний час сна много значил.
— Хорошо, до семи, но ни минутой позже, — согласился взводный.
И это было только начало. Этот месяц вымотал Лопухова физически и морально. Он похудел, почернел. Лицо осунулось, нос обострился, под глазами серые мешки. Пожалуй, только в окружении сорок первого было тяжелее, тогда был еще и холод. Как и тогда, Вова не хотел уже славы и денег, его не интересовали женщины, даже голод не мучил, хотелось только одного – спать, спать, спать… Где-то глубоко в душе ему хотелось, чтобы немцы остановили где-нибудь наших, тогда танкам не нужно будет столько горючего, его, наконец, перестанут гонять по этой проклятой грязи, он сможет хоть немного отдохнуть и даже поспать, совсем немного…
Истошный рев чужого автомобильного клаксона мгновенно вернул Вову в реальность. Навстречу катились два тусклых желтых пятна автомобильных фар. В последний момент он, повинуясь инстинкту, крутанул руль не вправо, а влево. «Шеви» влетел в снежно-грязевой бруствер и намертво там увяз, двигатель заглох. Мелькнули фары встречной машины, Лопуховская душа сжалась в ожидании скрежета сминаемого металла, но ничего не произошло. Только через несколько секунд он сообразил, что машины чудом разминулись. Пронесло.
Убедившись, что самостоятельно не выбраться, Вова плюнул на все, забрался в кабину, мотор глушить не стал, чтобы в темноте кто-нибудь не влетел в его застрявший грузовик, и уснул. Ему было наплевать на все приказы, пусть его отдадут под трибунал, пусть отправят в штрафники, по крайней мере, хоть там он выспится. Утром его выручили танкисты из своей же бригады, гнали танк после ремонта. Это была большая удача, всю эвакуационную технику бросили на вытаскивание застрявшего транспорта. Подбитые танки эвакуировать было нечем, они так и оставались стоять в местах, где настиг их немецкий снаряд или подрыв на мине. Ремонтники мотались по полям на двух своих полуторках, но на месте исправить могли только мелочи.
Вот один такой отремонтированный и вытащил «шевроле» обратно на дорогу. Более того, так и дотащил до большого украинского села, где заночевали несколько «тридцатьчетверок». Соляр щедрой струей полился в опустевшие баки, и танки пошли дальше, оставив в селе раненых накануне вечером. В кузов набросали сырой соломы, погрузили восьмерых, самых тяжелых, сопровождать, как всегда, некому, вези. Довез уже ночью. Опять не всех, но довез. В медсанбате узнал, что наступление остановлено, пришел такой приказ. Вова вырубился тут же, прямо за рулем, не почувствовал даже, как медсестры вытащили его из кабины и перенесли в одну из хат. Он проспал больше суток, и проснулся с чувством зверского голода.
— Это что?
Вова покрутил банку в руках и вернул обратно.
— Тут же ясно написано – датские сардины, двести грамм.
Вовин напарник ткнул пальцем в этикетку.
— А чего тут "Гитлер" написано?
— Савельич, ну ты – деревня, — развеселился Вова, — это же адрес фабрики: Бреслау, Адольф Гитлер штрассе двенадцать. Или ты хотел консервированным Гитлером перекусить?
— Нет уж, я лучше сардинами.
Шофер вытащил нож и начал решительно кромсать немецкую жесть. Запах пошел…
Вова сглотнул слюну.
— А у тебя что?
— Не знаю, — ответил Вова, — сейчас посмотрим.
Собственная банка нравилась Лопухову гораздо больше. На этикетке значилось, масса 338 грамм, 1943 год выпуска, куча фрицевских орлов со свастикой, сверху ключик для открывания. Вот только содержимое ее оставалось полной тайной, разобрать надпись он так и не смог. Ну да не дураки же немцы всякое дерьмо консервировать. Подцепив ключ грязным ногтем, он потянул его вверх.
— Что-то бобовое.
Вова сунул нос в банку.
— Фасоль. С мясом. Пойдет.
Вова запустил в банку ложку и приступил к трапезе. Трофейных консервов было много, хлеба не было. Отступая немцы бросили груды всякого барахла, а дороги до конца еще не просохли, нормального до сих пор подвоза не было. Вова обзавелся отличным трофейным набором для бритья. Помазок из натуральной шерсти, стаканчик для взбивания пены, зеркальце, ремень для правки бритвы и сама бритва с роговыми щечками. На лезвии надпись "Puma. Solingen".
