Аня, глядя на нее - в легком платьице под вполне демократичной кожаной курточкой и тех самых пятизначных белых туфельках, без которых свадьба, очевидно, не могла состояться, хохочущую без умолка и совершенно счастливую - сама чувствовала что-то близкое к радости. Значит, где-то еще были всякие там тортики, ромашки и радужные планы на будущее, и неподалеку от нее все-таки текла настоящая жизнь. Не то чтобы Аня хотела такую - она просто знала, что не сможет в нее вписаться, даже если попытается - но на нее можно было смотреть и даже сколько-то греться ее теплом. Ей удалось почти два часа не думать о том, что Лаура лежит в местной клинике, Гриша заперт один в пустой квартире в совершенно непотребном состоянии, а техник, порекомендованный Smoker"ом, будет в Москве только через три дня, что "Панацея" через месяц украсит все прилавки города и что мир, в принципе, летит в бездну со скоростью, существенно превышающей ту, с которой белые шарики, выпущенные Лесей, уносятся в синюю высь.

      Глядя в нее, Аня подумала о черном звездном постоянстве за красивым лазурным обманом, и отчетливо поняла, что с такой жизнью ей скоро придется лечиться. И хорошо, если лечить придется только нервы, а не голову в целом.

      Не без труда отсидев положенные часы, Аня улизнула, не забыв аккуратно обнять молодоженов на прощание. Ее не оставляла мысль, что где-то она прошла важную развилку, за которой встречи с Лесей сделаются очень редкими, если вообще останутся. Прав был хакер: пешки не то чтобы выходили в дамки, но что-то менялось, прямо вот сейчас, пока она сидела на чужом празднике жизни и отчаянно пыталась осознать природу этих перемен.

      Гриша, в освещении не нуждавшийся, стоял в темноте, опершись о подоконник, и смотрел на город внизу. Черт его знал, что он мог там видеть хорошего, но подобная привычка за ним водилась. Аня еще вчера, едва вернувшись, сунула коробку из-под торта, в которой лежали остатки головы Лучии, подальше от его глаз, чтобы не шокировать таким варварским обращением с почти сородичем, но Грише, кажется, действительно было совершенно безразлично. Насколько Аня поняла, у андроидов между собой не имелось ни малейшего чувства общности. Видимо, конструкторы позаботились, чтобы те в один прекрасный день не устроили забастовки или чего похуже, заодно навсегда сделав их совершенно одинокими в огромном мире. С человеком родства у них, увы, было еще меньше.

      Аня, например, при всем желании не сумела бы объяснить Грише, почему считает того живым и настоящим, а Лучию - хоть и совершенно потрясающей, но куклой. И что последней можно отрезать башку на запчасти, а при слове "амортизация", когда речь заходит о Грише, ей хочется зубами скрипеть.

      В конце концов, ее привязанность была настоящей, даже если сам он вполне настоящим не был. Хотя Гриша, как Аня сильно подозревала, все-таки был.

       - Я связалась с техником, еще вчера. Тебя починят через три дня, будешь как новенький. Если процессор цел, переставим. Хочешь?

       - Нерационально, - едва слышно полупросипел-полупрошуршал Гриша.

       - Я спросила, хочешь или нет. Давай без рациональности и модальности.

       - Если без рациональности и модальности, то мне нечего сказать.

      Аня устроилась на подоконнике рядом, почти задевая Гришу плечом, и стала вертеть в руках пачку сигарет. Курить ей хотелось безумно, но легкие и ребра к таким перегрузкам готовы явно не были. Так что она просто очень аккуратно втягивала носом горьковатый запах табака над раскрытой пачкой.

       - Ты был прав, а я была неправа. Два года назад, когда все это только началось.

      Рано или поздно это все равно следовало признать, можно было дальше резину не тянуть.

      Гриша молчал. Последние годы он крайне редко что-то говорил в ответ на комментарии. Требовался прямой вопрос.

       - Ты правда думал, что я тебя отключу?

       - Это было весьма вероятно.

       - Не выворачивайся. Я спрашиваю, что ты думал, а не что могло бы быть.

       - Да, я так думал.

       - Ты обрадовался, когда поехал к Лесе?

       - Я не понимаю, что ты зовешь "радостью". Меня уже отключали. Ты, полагаю, не совсем верно представляешь себе процесс. Это не было бы больно, даже если бы роботы вообще что-то чувствовали. Ты, наверное, проводишь параллель со смертью.

       - Так и есть.

       - Тогда я должен сказать, что это не смерть, как мое функционирование - не жизнь. Я думал об этом тогда.

      Вот это были новости. У Ани аж волосы на голове зашевелились. Вот о чем, оказывается, размышлял Гриша, пока она месяц не могла решить, то ли обезьянку надо посадить в клетку, то ли сразу яду сыпануть. Отлично.

       - Можно мне узнать, до чего ты додумался? Это не приказ, можешь не рассказывать.

       - Ни до чего такого, что не было бы очевидно. У людей, насколько я понимаю, есть цели и мечты. Что-то вне их обычного функционирования, связанное с культурой, или религией, или этикой - в такие дебри я не углублялся. Поэтому для их осуществления людям нужно время или хотя бы иллюзия того, что время есть. И смерть вы понимаете как ограничитель, что-то, что сокращает отпущенное вам время, нечто отрицательное. У меня нет цели или мечты, поскольку предметы не существуют вне их назначения. Следовательно, я просто исполняю свои функции в тот момент, когда это требуется, и нахожусь в режиме ожидания все остальное время. Абсолютно безразлично, продлится это год или, скажем, пять лет. Я вижу изменение времени на часах, у меня есть таймер, будильник, говорящий, когда надо проводить диагностику, но нет понимания ограничителя в конце. Потому что нет ничего такого, что я должен был бы успеть. Мое функционирование - не луч, в какой-то момент превращающийся в отрезок, как у тебя, а просто точка. Я способен воспринимать длительность времени касательно мира, но абсолютно не могу применить это измерение к себе.

      Аня, наплевав на предписания врачей, все-таки потянулась за сигаретой. Хотя подобные откровения, конечно, следовало качественно запивать. Но на спиртное она в таком состоянии просто смотреть не могла.

       - Знаешь, Гриш, если честно, из всего, что ты сказал, я поняла только одно. Нам, людям, сперва следовало привести в порядок собственные мозги, а уже потом браться за перекройку мира. Кажется, мы сильно напортачили, когда попытались создать что-то совершеннее себя. Не с того конца пошли. Лучше бы первого робота собрал бы не самый умный человек, а самый счастливый. Может, ничего путного все равно бы не вышло... но это же такое паскудство, если вдуматься.

       - Не понимаю, в чем паскудство. Это данность. Насколько я могу судить, нерационально было собирать конкурирующий вид или объект соревнования.

       - Собирать костыль с интеллектом, превышающим наш, и со свободой воли тоже было вполне некрасиво.

       - Без свободы воли.

       - А вот это было еще и по-свински.

      Гриша едва заметно пожал плечами. Потом, подумав немного, поинтересовался:

       - Если я порекомендую тебе не курить, это будет расценено как попытка ограничить твою свободу?

      Аня фыркнула, тут же скривилась от боли, но сигареты отложила.

       - Ага, а заодно как первый шаг к захвату фондового рынка и взятия мира под тотальный контроль. Все, Гриша, давай забудем ту историю. Она давняя и некрасивая.

       - Это приказ стереть файлы?

       - Ну уж нет. Я со своими косяками живу, и ты давай живи. Привыкай, сто сорок ты кило ходячего совершенства...

       - На данный момент очень медленно ходячего. И сто сорок два.

       - То есть пункт про совершенство ты не отрицаешь? - поддела Аня, улыбаясь.

       - Леся так называла крошечную собаку породы шпиц одной из клиенток. Собака лаяла в диапазоне близком к ультразвуку и разбила вазу. Так что я знаю, что границы данного определения просто предельно широкие.