Мы стояли так десять бесконечных секунд. Краем глаза я заметила, что Тайлер бежит вперед, к одноэтажному бетонному зданию. Все правильно. Нам нужно уйти с линии огня, прежде чем приступать к переговорам с солдатами.
Сбросив пояс с фотопринадлежностями и позволив забрать одну из камер (одновременно я попыталась вытащить карту памяти из второй), я побежала вслед за коллегами. Вокруг царил хаос, и им каким-то образом удалось вырваться. Я выбилась из сил и тут увидела, что Энтони совсем близко.
– Энтони!.. Энтони, помоги мне!
Энтони споткнулся и упал на колени. Когда он обернулся, его обычно спокойное лицо было искажено паникой. Я поняла, что он меня даже не слышит. Все это было настолько несвойственно ему, что я по-настоящему испугалась. Нам нужно было бежать за Тайлером – он бросился вперед и, казалось, вот-вот спасется.
Каким-то чудом нам, всем четверым, удалось добраться до бетонного здания; оно стояло чуть в стороне от дороги, и там можно было укрыться от пуль, которые свистели за нашими спинами. Я увидела ливийскую женщину с младенцем. Они плакали, какой-то солдат пытался их успокоить. На нас он не обращал никакого внимания – все равно нам некуда было бежать.
– Думаю, надо рвать отсюда, – сказал Тайлер.
Мы осторожно выглянули наружу – вокруг простиралась пустыня.
Через несколько секунд в дом вошли пятеро солдат Каддафи. Они наставили на нас автоматы и стали что-то кричать на арабском. В их голосах явственно слышалась агрессия, лица были искажены от ярости. Нам приказали лечь ничком, толкая, чтобы стало понятно. Мы не подчинились, думая, что нас сейчас расстреляют, но потом все же опустились на четвереньки и начали молиться.
Я вжалась лицом в песок. Солдат стянул мне руки за спиной и пнул по ногам, чтобы я раздвинула их. Они кричали на нас и друг на друга, их автоматы были направлены нам в головы. Мы скорчились на земле, ожидая смерти.
Я посмотрела на Энтони, Стива и Тайлера, чтобы убедиться, что мы все еще вместе и живы, и сразу же снова уткнулась лицом в песок.
– Господи, Господи, Господи… Пожалуйста, Господи… Спаси нас!
Я подняла глаза и посмотрела вверх, на дуло автомата – и прямо в глаза солдату. Захотелось взмолиться, чтобы он сохранил мне жизнь, но во рту пересохло, словно вся слюна превратилась в пыль. Я не могла сказать ни слова.
– Пожалуйста, – только и прошептала я. – Пожалуйста…
Я уже ожидала автоматной очереди – и смерти. Я думала о Поле, о моих родителях и сестрах, о бабушках, которым уже за девяносто. Я физически ощущала каждую секунду. Солдаты продолжали переругиваться, их автоматы по-прежнему были направлены на нас.
– Jawaz! – неожиданно крикнул один из них.
Им нужны были наши документы, и мы подчинились. Солдат наклонился и начал обыскивать меня, вытаскивая все, что было в карманах моей куртки: BlackBerry, карты памяти, какие-то бумажки и счета. Руки его двигались быстро. Он не заметил моего второго паспорта, который вместе с деньгами был спрятан в специальном поясе джинсов. И тут он дотянулся до моей груди. И остановился. А потом сжал мою грудь, как ребенок сжимает резиновый мячик.
– Пожалуйста, Господи, – взмолилась я, сжимаясь в клубок. – Только не изнасилование!
Но солдата увлекло нечто другое. Он снял с меня мои серые кроссовки с ярко-желтыми подошвами. Я услышала звук расшнуровываемых шнурков, потом ощутила холодок на ступнях. Солдат связал мне щиколотки и куском ткани перетянул запястья за спиной – так сильно, что они онемели. А потом он ткнул меня лицом в песок.
Увижу ли я родителей? Увижу ли Пола? Как я могла так с ними поступить? Достану ли я свои камеры? Как я здесь оказалась?
Солдаты подняли меня и потащили куда-то в сторону.
***
В тот день в Ливии я задавала себе вопросы, которые я задаю себе и сегодня. Почему я занимаюсь этой работой? Почему я рискую собственной жизнью ради фотографий?
Даже после десяти лет работы военным корреспондентом ответить на эти вопросы нелегко. С таким призванием рождаются немногие. Его открываешь в себе случайно, постепенно. Все мы попробовали такую необычную жизнь и такую удивительную профессию – и захотели продолжать дальше. И неважно, что это тяжело, мучительно и даже опасно. Да, мы так зарабатываем на жизнь, но работа эта для нас – скорее добровольная ответственность. Она делает нас счастливыми, потому что мы понимаем смысл своей жизни. Мы – свидетели истории. Мы влияем на политику. Но за это приходится платить высокую цену. Когда журналиста убивают в перестрелке, когда он наступает на противопехотную мину и лишается ног, когда его друзья и родные сходят с ума от беспокойства, потому что его похитили, я всегда спрашиваю себя, почему выбрала для себя такую жизнь.
Я не представляла, что буду военным корреспондентом. Мне хотелось путешествовать, изучать мир за пределами Соединенных Штатов. И камера стала моим верным и надежным спутником. Она открыла мне новые миры и позволила увидеть людей в самые интимные моменты их жизни. Мне посчастливилось наблюдать жизнь со всех сторон. Каждый день я с восторгом узнавала что-то новое. Когда я бралась за камеру, то понимала, что это единственное, чем хочу заниматься.
В двадцать два года в Аргентине я узнала, что мое хобби может принести деньги – сначала 10 долларов за снимок. А когда начала работать, карьера фотожурналиста перестала казаться недостижимой мечтой. Вопрос заключался в том, как продвинуться в мире, где царит жестокая конкуренция. Я стала стрингером агентства Associated Press в Нью-Йорке. Набравшись опыта, я решилась на более рискованные задания и начала путешествовать – сначала на Кубу, потом в Индию, Афганистан, Мехико. Я вполне комфортно чувствовала себя в таких местах, которые другие люди считают опасными. Чем больше я видела, тем смелее и любопытнее становилась.
Я была еще начинающим репортером, когда события 11 сентября изменили мир навсегда. Вместе с сотнями других журналистов я стала свидетелем вторжения в Афганистан. Многие из нас впервые участвовали в истории мира – вместе с нашей армией и нашими бомбами. Война против террора породила новое поколение военных журналистов. И чем более несправедливыми становились войны, тем сильнее была преданность своему делу. Мы должны были показать миру правду, и ощущение высокой миссии захватывало нас целиком и полностью. На линии фронта мы становились семьей. Мы были свидетелями романов, браков, разводов и смертей друг друга. Сейчас, когда военные действия в Ираке и Афганистане почти прекратились, мы чаще всего встречаемся на свадьбах и похоронах.
Когда я только начинала работать, то стремилась освещать самые значительные события, но со временем мои предпочтения изменились. Я видела фотографии в газетах, журналах и Интернете, и сердце мое разрывалось от боли. Лагеря беженцев в Дарфуре, женщины в Демократической Республике Конго, раненые ветераны… Меня охватывала непередаваемая тоска – и это беспокойство звало меня в путь. Работа придавала жизни смысл. Я могла две недели фотографировать в Уганде женщин, умирающих от рака груди, а в самолете по дороге домой планировать следующую поездку, к маоистским повстанцам в джунглях Индии. Вернувшись домой, в Лондон, к мужу и сыну, я принялась за обработку восьми тысяч снимков, сделанных в Уганде, прерываясь только для того, чтобы погулять с Лукасом в парке и, возможно, обсудить с редактором очередную поездку на юг Турции. Когда люди спрашивают меня, почему я езжу в такие места, они задают неправильный вопрос. Главная проблема для меня заключается не в том, ехать или не ехать в Египет, Ирак или Афганистан. Проблема в том, что я не могу оказаться в двух местах одновременно.
Вместе с тысячами людей, которых я фотографировала, я делила радость жизни, смелость сопротивления угнетению, скорбь утраты, стойкость сопротивляющихся, жестокость худших из людей и нежность лучших. Я много лет поддерживаю отношения с местными жителями, которые помогали мне устраивать встречи и объясняли тонкости чужой культуры. Переводчик, с которым я тринадцать лет назад работала в Афганистане, может неожиданно появиться на совещании в Организации Объединенных Наций. Это такие же мои друзья, как и все остальные. И когда в их странах происходят новые трагедии, я сразу же хочу узнать, как течет их жизнь. Они часто пишут мне: «Вы приедете, мисс Линси?»
