Там, под четырьмя низкими куполами не настоящая природа. Она искусственная. Она создана вручную, по образу и подобию прежней, настоящей, но она не такая, как та. Она иная.

Меня предали.

Я больше не появлялся в заповеднике, а если приходилось проезжать мимо, то старался не смотреть в ту сторону, где некогда высился последний остров уцелевшей жизни, а потом он был приручен, акклиматизирован, изменен.

«Пожалуй, пора». — Решил я, поднялся и поплелся на крышу.

«Будь любезен, Карлан, посмотри!» — Игнесса возникла ниоткуда, накладывая свое изображение на то, что я видел. Теперь рядом со мной стояла величественная эльфийская королева, доступная лишь моему взору. Правда, для меня она будет и плоть иметь. Если я к ней прикоснусь, мои пальцы не пронзят ее, как ушедших в прошлое за несостоятельностью голографические картинки. Нет. Они ощутят тепло живого тела. Эффект полного погружения, доступный лишь хронистам.

— Оно, да? — я не выдержал, сорвался на голос. Когда в мозгу просто возникают чужие мысли, отвечать тоже можно мысленно. Но когда ты видишь собеседницу, когда слышишь, как она говорит, то просто думать становится сложно.

— Оно.

Поселок. Маленькие, похожие на кирпичные здания семнадцатого века, строения, размещенные внутри громадного помещения, ютящегося на крышах нескольких небоскребов. И там люди. Настоящие, живые люди.

— Как туда пройти, Игнесса?

— Тут лифт. И он работает.

Я пошел вслед за девушкой, встал на площадку, нажал на указанную кнопку. Мы поехали к невозможному. Вдруг лифт замер. Постоял. Поехал вверх.

— Игнесса, — спросил шепотом, — это возможно? Что происходит?

— Тебя нашли. В костюме маяк. Я не думала, что это произойдет так рано. Прости.

— Ничего. — Я вступил на крышу, встретившись взглядом с генералом, за которым располагался скромный отряд из десяти человек.

«Игнесса, их доспехи могут показать им людей?» — Чтобы не выглядеть вконец сумасшедшим, я не произнес фразу вслух. Игнесса ответила также, молча:

«Нет».

Я сжал губы в тонкую полоску. Значит, не судьба. Второй раз не получилось.

— Что, хронист, будешь сопротивляться?

— Да, буду. Как мне помниться, мы все равно стоим, и я имею право гулять, где захочется.

— Имеешь. Не спорю. Но запрещаю. — Генерал махнул рукой, и с трех винтовок сорвались тонкие лучи.

«Парализаторы,» — успела утешить меня Игнесса.

А я знал, что они делают с нервной системой. Меня должны будут мучить настоящие кошмары, которые будут являться сплавом всего, накопившегося во временной памяти и последних слоев памяти постоянной.

«Замечательное зрелище!» — успел подумать я, прежде, чем отключился.

Я стоял там, куда так и не смог прорваться. Я стоял посреди поселения за прочной бетонной стеной, анклава, неизвестно сколько столетий просуществовавшего в изоляции от города. Умом я понимал, что такого просто не может быть, что это сон, что это не реальность, но не мог проснуться. Я стоял и смотрел, как ко мне жиденьким потоком стекаются люди. Сгорбленные, несчастные, полуслепые. Они шли ко мне, будто зная, кто я и зачем я.

А мне оставалось только их ждать. Можно было действовать, не часто выпадает шанс понимать, что спишь, и управлять собой во сне! Но я лучше подожду.

Толпа дошла. Она окружила меня плотным кольцом, так, что вокруг меня оказалась пустующая площадь в два десятка метров, а дальше, сколько хватало глаз, тянулось живое море. Из него вышел хромающий старик и остановился около меня. Я всматривался в него, силясь понять, кого он мне напоминает, но так и не смог догадаться.

— Вы… — хотел начать я, но меня тут же прервали.

— Мразь! — кинул он мне в лицо обвинение, не дав продолжить мысль. — Ты думаешь, это легко — платить за воздух? За каждый сделанный тобой вдох? За ничтожную пищу, которую вы считаете отбросами? Ну, красавчик, чего ты на меня уставился? На! Любуйся, твои мониторы тебе такого не покажут! Вот она, жизнь, которую ты снимаешь! Видишь, а? На, на! Бери в полном объеме! Пожалуйста! Здесь нет камер, здесь все надо смотреть собственными глазками, которые у многих из нас не видят! Знаешь ли, профессиональное заболевание! Чтоб вы, там, наверху, могли жить! О нас никто не знает, нас никто не помнит, но мы существуем! Мы пашем на ваше благо, а вы одариваете нас сумрачным светом, от которого постепенно накрывается сетчатка, отбросами своих технологий и прочим, что вы считаете достойным для нас! Ну же, хронист, не отворачивайся, смотри на меня, урода, смотри и понимай, чего достигла Земная цивилизация! Она достойна лишь смерти, она не стоит ничего, кроме смерти!

И мы умираем. Мы становимся бойцами в битве с подземным злом, детищем ваших технологий. Мы отправляем своих детей в подземную мясорубку, зная, что они вернуться другими. Если вообще вернуться. Ты думаешь, это просто, отправлять на смерть? Тебе не понять! Ты зажрался, хронист, ты думаешь только о себе!

Оглянись! Вот он, настоящий мир, а не то великолепие у неба! Почему не пишешь? Почему ты мнешь свой обруч в руках? Давай, ты, о котором ходят легенды, действуй! Надевай его и пиши, пиши, пиши… Пока не лопнет голова, пока ты не поймешь, что смерть, она рядом. Что она всегда стоит за твоим левым плечом, поджидая момент. А тебе остается только мечтать, прося ее прийти раньше! — Старик выплюнул последнее слово, развернулся и ушел. А вместе с ним ушла вся толпа калек, которая до этого буквально наводнила площадь. Я остался один.

А потом все начало привычно мутиться, расплываться…

— Что с ним?! — донесся до меня голос полный отчаяния. Он пробивался слабо и еле слышно, словно через вату, забитую в уши.

— Решил прогуляться по радиации. Док, оставляю на вашу совесть. И еще, промойте ему мозги, чтобы больше не устраивал «экскурсий»! — последнее было сказано генералом с таким явным презрением и ненавистью, что меня пробила дрожь.

— Обязательно, — различил я ответ доктора и снова начал погружаться в сон.

Теперь место было более узнаваемым. Я очнулся (если это понятие применимо ко сну) в том лагере, к которому пытался пробиться утром.

Чистый, порядочный городок. И опять, толпа, окружившая меня плотным кольцом. И опять старец, явно китаец по происхождению, с узкими внимательными глазами и седыми волосами.

— А веришь ли ты в Бога, хронист? Ответь мне? Ты в него веришь? — он смотрит изучающее, внимательно, заглядывая вглубь сердца. Сказать ему то, что когда-то сказал доктору? Нет, не получиться. Тогда была реальность, я имел полное право соврать. Сейчас, и тем более ему, врать было нельзя.

— Нет. Я сам создаю свою веру, ибо я верю в то, что создаю.

— Напыщенный бред и высокомерие рожденного на вершине. «Я верю в то, что я создаю!» А что ты создаешь, а? Историю?

Историю не дано создавать человеку. Ты можешь ее писать, ты можешь притормозить ход времени, но ты не сможешь остановить его бег! История делает сама себя. Покажи мне ту сущность, которая может ее изменить, и я склонюсь перед тобой на колени. Перед тобой, а не перед ней. Потому что найти бога значит стать богом.

— Ты завираешься, старик. Я не высокомерен и я не брежу. История зависит от меня. Я создаю ее, вырывая из вечности события. Любой желающий сможет зайти в них и стать очевидцем великого.

— Ты веришь в то, что создаешь. Ты веришь в мечту, в глупую, никому не нужную мечту! Вашего института не существует, мира вашего не существует! Есть только мечта, мечта каждого из вас об этом мире и эта мечта творит ваш мир, не смотря на то, что он остается далекой и не сбыточной мечтой. Ваш мир — иллюзия. Живущие наверху видят его и думают, что он единственный мир, который есть. Живущие внизу, не видят его, но каждый день, каждую минуту о нем мечтают.

Мир — мечта! Вы все грезите, мы все грезим, не зная главного.

— И что это, твое главное?

— Ты не понял меня, да? Ты, толстый сытый, довольный жизнью, ты? Нашей жизни нет, ею распределились очень давно, так давно, что с той поры не осталось и легенд.