К.д.-Э."
Льюберт сложил письмо, чувствуя, что сердце бьется вдвое чаще, чем обычно. С ума сойти, а утром он не сомневался в том, что этот день пройдет так же размеренно и скучно, как любой другой...
Он положил ладонь на теплый меховой загривок Молчаливого. Пес покосился на него - как показалось Льюберту, с глубоким пониманием. Но сейчас Льюберту хотелось поделиться собственными мыслями с кем-то еще.
- На, почитай, - сказал он Лэру, возвратив ему письмо - Там ничего секретного.
Тот быстро пробежал письмо глазами, хмыкнул, задержавшись на последних строчках.
- Дочитал до "долгой и счастливой жизни"?.. - не сдержался Льюберт. Юлиан вздохнул.
- Не бери в голову. Я думаю, он знал, что ты поедешь. Просто... хмм... пытался показать, что не считает, будто ты обязан это сделать потому, что он дан-Энрикс или Эвеллир.
- Ты тоже полагаешь, что я не обязан ехать? - спросил Льюберт, мысленно отметив, что Лэр безо всякого стеснения или заминки называет Крикса Эвеллиром. Калариец усмехнулся.
- Я - другое дело. Для меня он Эвеллир и лорд. Конечно, я считаю, что любой, кто присягал дан-Энриксам, обязан делать все, что он прикажет. Но для самого себя-то он по-прежнему обычный человек. Я думаю, ему было очень неловко - вы не виделись уже шесть лет, а теперь он внезапно предлагает тебе бросить дом и все свои дела, отправиться в столицу и рискнуть собой ради того, чтобы ему помочь.
Льюс свистнул Молчаливому, и пес пружинистым движением поднялся на ноги.
- Ладно, пошли. Надо собраться в путь. Заодно и позавтракаем - если ты, конечно, не побрезгуешь яичницей.
- С чего бы? - отмахнулся Лэр, взяв лошадь под уздцы и следуя за Льюбертом. - Ты сам всегда твердил, что каларийская аристократия живет не лучше, чем крестьяне.
Льюс поморщился.
- Даже не верится, каким я был самодовольным говнюком.
- Ну что ты... я же просто пошутил, - опешил Лэр. - И вообще-то это правда. Если хочешь знать, я в первый раз увидел простыню, когда попал в Лакон. И очень удивился, когда Марк сказал, что вилкой нельзя ковырять в зубах. Удобно же!
- Удобно, - усмехнулся Льюберт.
Молчаливый окончательно поверил в то, что новый человек и его лошадь не представляют для них никакой угрозы, и, умчавшись далеко вперед, вынюхивал что-то в покрытой инеем траве. В голове у Дарнторна уже начинали тесниться мелочные бытовые мысли - что собрать в дорогу, как объяснить Лэру, что он должен взять в столицу Молчаливого, и на кого теперь оставить Бейнора Дарнторна, даже в изгнании сохранившего поистине аристократическую неспособность позаботиться о собственных потребностях. Последней мыслью Льюберт поделился с Юлианом Лэром. Тот небрежно отмахнулся.
- За него не беспокойся. До твоего возвращения поступит под надзор наместника в Бейн-Арилле, и все дела. Будет жить даже лучше, чем в Торнхэле.
"Это уж наверняка" - мысленно согласился Льюс. За время его добровольного заточения любящий дядюшка едва не уморил его упреками - мол, если бы Льюберту не вздумалось из идиотского каприза жить в полуразрушенной усадьбе, их обоих поселили бы в доме наместника, где они пользовались бы заслуженным комфортом. Так продолжалось до тех пор, пока выведенный из себя Льюс не заявил, что заслуженный уровень комфорта дядя может получить разве что в Адельстане, и, раз лорд Бейнор не желает оставаться в Торнхэле, он с удовольствием напишет Ирему, чтобы тот выделил ему другое помещение. После этого жалобы прекратились, зато Бейнор начал периодически разражаться длинными туманными тирадами о человеческой неблагодарности. По счастью, неопределенность этих рассуждений избавляла Льюса от необходимости что-либо отвечать.
Мысль о том, что завтра в то же время он уже избавится от дяди, неожиданно вызвала у Льюса острую, мальчишескую радость - как в Лаконе, когда кто-то из наставников заболевал слишком внезапно, чтобы ему успели подыскать замену, и ученики, ликуя, расходились по своим делам. Наверное, такие легкомысленные ассоциации в нем вызывал идущий рядом Лэр. Но, как бы там ни было, настроение у Льюса продолжало беспричинно подниматься, и, когда они выбрались на опушку леса, он с особой нежностью взглянул на темный силуэт полуразрушенного замка.
Юлиан замедлил шаг, с вежливым изумлением разглядывая то, что войско Наина Воителя оставило от замка Дарнторнов. Льюс делал вид, что он не замечает настроения своего спутника, но в глубине души он должен был признать, что простодушное удивление Лэра греет его самолюбие.
- Добро пожаловать в Торнхэл, - с усмешкой сказал он.
Вызывая Рована Килларо в магистрат, Юлиус не был до конца уверен в том, что тот придет. Обладающий, как и все трусы, обостренным чувством приближающихся неприятностей, Килларо вполне мог почувствовать, что беспричинный вызов в городскую ратушу не обещает ему ничего хорошего, и под каким-нибудь предлогом уклониться от опасного визита, а возможности советников - и даже главы городского капитула - не простиралась настолько далеко, чтобы приказать доставить нужного человека силой. Но все сомнения Юлиуса Хорна оказались напрасными. Килларо не только пришел в магистрат, но даже, для разнообразия, додумался оставить своих спутников - полдюжины громил из Братства Истины - в трактире через улицу, чтобы те не мозолили людям глаза, торча у входа в ратушу.
- Я пригласил вас в магистрат, чтобы посоветовать вам покинуть город, - Юлиус смотрел в лицо своему гостю, и поэтому заметил, как злобно сузились его глаза. Но это продолжалось лишь одну секунду, а потом Килларо мастерски состроил изумленную гримасу.
- Почему? Разве я сделал что-нибудь дурное? - притворяясь сбитым с толку, спросил он.
"Тебе лучше знать", подумал Юлиус. За несколько последних лет он привык считать Килларо лицемером, который разыгрывает одержимость ради тех немалых выгод, которые приносила эта роль. Но иногда у Юлиуса все-таки мелькала мысль - а что, если Килларо в самом деле думает именно то, что говорит?.. Хорн не считал себя особо впечатлительным, но от таких предположений его всегда пробирал озноб.
Своим сторонникам Килларо говорил, что до приезда в Адель он служил в Доме милосердия в Бейн-Арилле и помогал выхаживать больных, но мессер Ирем позаботился о том, чтобы его настоящая биография выплыла на свет, и следует признать, что эта биография была довольно-таки жалкой. Рован начинал, как и десятки его сверстников - сначала ученический контракт, потом звание подмастерья. А вот дальше пошло хуже. Будущий лидер "Братства Истины" работал спустя рукава, и его мастер выставил его за дверь. Он поступил в другую мастерскую, но и новый патрон был им не слишком-то доволен. Осознание того, что в мастерской его не уважают, вероятно, сильно грызло его самолюбие, так как свободное время Рован начал проводить в одном из тех трактиров, где по вечерам собирались местные любители люцера. Разумеется, назвать "люцером" то, что содержатели подобных заведений сыпали в жаровни, было бы большим преувеличением - на щепоть аварского дурмана там приходилась целая горсть других трав и просто мусора. Но эта смесь способна была вызывать галлюцинации и затуманивать сознание, а большего гостям подобных заведений и не требовалось. Заплатив хозяину, они плотным кружком сидели возле маленькой жаровни и вдыхали дым, а потом спали прямо на полу. За постоянные прогулы и за то, что он все время спал с открытыми глазами, Рована Килларо вышибли из мастерской, но он еще по меньшей мере восемь месяцев таскался по трактирам и вдыхал люцер. За это время он распродал все, что у него осталось от родителей. Во всяком случае, когда он оказался в Доме милосердия - отнюдь не как помощник Белых братьев, а как человек, нуждавшийся в их попечении - у Рована Килларо не осталось никакого личного имущества, кроме рубашки и штанов.
У Белых братьев Рован провел почти год. Должно быть, они слишком много говорили с ним о вере, потому что из их Дома Рован, никогда не проявлявший интереса к философии или религии, вышел, горя желанием служить Создателю, и быстро сколотил вокруг себя кружок сторонников. Юлиус Хорн не сомневался в том, что именно последнее обстоятельство сыграло для него решающую роль и навсегда определило его новую стезю.
