- Нет, - сказала Ингритт, почему-то покраснев. - Уверена, что нет.

Олрис не отказался бы узнать, на чем основана ее уверенность. Но он решил пока не задавать такой вопрос, и спросил совсем другое.

- Долго ты беседовала с ним, когда я спал?..

- Часа два, - подумав, сообщила Ингритт.

- Ого! О чем же вы все это время говорили?

- Сначала - об Атрейне и о Ролане. А после этого - об этом мире.

Олрис удивленно поднял брови. Ясно, почему Викар рассказывал про родину дан-Энрикса - им нужно многое узнать об этом мире, раз уж они собираются здесь жить. Но Ролан и Атрейн?.. Какое магу дело до людей, которых он никогда не видел, и которые уже погибли?

- ...Представляешь, время здесь течет совсем не так, как в Эсселвиле, - продолжала Ингритт, не подозревая, о чем думал ее собеседник. - Помнишь, пару месяцев назад дан-Энрикс привез в Руденбрук люцер? А здесь прошло уже четыре года.

Олрис ощутил, как сердце у него внезапно подскочило от немыслимой догадки.

- А как ты думаешь, могло бы быть наоборот?! Ну, например, что в этом мире прошел только год, а там, у нас, двенадцать лет?.. Или, может, время тут всегда течет быстрее, чем у нас?

Ингритт удивленно посмотрела на него.

- Даже странно, что ты об этом подумал. Мэтр Викар говорил о том же самом. Дело в том, что в прошлый раз дан-Энрикс пробыл в Эсселвиле год, а здесь за это время прошло два. Можно предположить одно из двух: либо когда-то время в том и этом мире шло с одной и той же скоростью, а потом почему-то стало ускоряться... либо это как качели: если одна сторона летит наверх, другая опускается. А потом все наоборот. Тогда какое-то время назад время у нас действительно должно было идти быстрее, чем у них. Мэтр Викар считает, что вторая версия правдоподобнее, поскольку большинство вещей в природе существуют по законам равновесия. Если бы время всегда двигалось с одной и той же скоростью, а потом стало ускоряться, ни с того и ни с сего, это было бы слишком странно. Но я никогда не думала, что тебя могут интересовать такие вещи.

Олрис чуть было не возразил, что время и природные законы как раз занимают его очень мало, но вовремя прикусил себе язык. Скажи он что-то в этом роде, Ингритт непременно пожелала бы узнать, почему тогда он выглядел таким взволнованным, и не отстала бы от него, пока он сумел бы сочинить какую-то правдоподобную причину. Когда Ингритт ставила себе какую-нибудь цель, то добивалась ее с удивительным упорством. А Олрис совершенно не хотел ни с кем делиться мыслью, посетившей его несколько минут назад.

Он выбрался из-за стола и подошел к окну, делая вид, что хочет посмотреть на город - но на самом деле ему просто хотелось хотя бы ненадолго остаться наедине с самим собой. Он невидящим взглядом смотрел сквозь удивительно прозрачное стекло на покрытый золотым осенним лесом холм, пронзительную синеву октябрьского неба и белые каменные башни, казавшиеся не настоящими домами, а фигурками, вырезанными из кости, но видел совсем другие вещи: пыльный двор перед конюшней в Марахэне, и мальчишек - он уже не помнил, были это сыновья гвардейцев или дети пленных айзелвитов - которые в то пыльное, жаркое лето без конца дразнили его "бледной молью". Это воспоминание было настолько старым, что Олрис даже не мог сказать, сколько же ему тогда было лет. Но одно он знал наверняка - в то лето его волосы, ставшие с возрастом соломенного цвета, были совсем белыми. Его друзьям это служило поводом для нескончаемых насмешек. Сам же Олрис полагал свой цвет волос серьезным преимуществом. Ни в крепости, ни в трех ближайших деревнях он не встречал ни одного мужчины с такой же белой головой. Волосы большинства гвиннов были светлыми и рыжими. У некоторых, как у его матери - золотисто-коричневыми, как кожица спелого каштана. И совсем редко - черными, как косы Ингритт. Но уж никак не белыми, как тополиный пух. Олрис часто мечтал о том, как в пиршественный зал, где пьют гвардейцы короля, однажды войдет высокий и сильный мужчина с длинным мечом в узорчатых ножнах. Он откинет капюшон, и волосы у него будут белыми - точь-в-точь такими же, как и у Олриса. А потом он заберет их с матерью к себе, и даже сам Мясник из Брэгге не посмеет возразить, поскольку отец Олриса будет куда сильнее, чем Рыжебородый. Олрис упивался этими мечтами до тех пор, пока однажды сдуру не спросил у матери, похож ли он на своего отца. Он помнил, что сидел на шатком табурете, только что выбравшись из бадьи, которая использовалась для мытья, и она вытирала ему волосы. Когда он задал свой вопрос, мать на секунду замерла. Он ничего не видел из-под полотенца, закрывавшего ему глаза. "Нет, - ровным голосом ответила она. - Ты не него совершенно не похож". Олрис очень расстроился. "А как же мои волосы?.. - с досадой спросил он. - Раз они не похожи на твои, значит, они должны быть такими же, как у него". Но мать сказала, что когда-то в детстве ее волосы тоже казались белыми - а потом они начали темнеть. И тогда Олрис понял, что ошибся. Это был едва ли не единственный раз, когда мать ответила что-то определенное на все его расспросы об отце. Обычно она наотрез отказывалась обсуждать этот вопрос. Это всегда казалось ему странным. В том, как она обходила эту тему, чувствовалась какая-то тайна. Подслушивая разговоры старших, Олрис убедился, что другие знают о его отце ничуть не больше, чем он сам. Когда он размышлял об этом, у него всегда бывало чувство, словно его разрывает на две части. С одной стороны, ему хотелось верить, что у него был отец, которым он бы мог гордиться, и что рано или поздно мать откроет ему эту тайну. Может быть, она не хочет говорить с ним об отце из-за того, что он был пленным айзелвитом. Или вообще лазутчиком Атрейна. В то же время Олрис почти ненавидел самого себя за то, что позволяет себе тешиться подобными фантазиями, и твердил себе, что мать не хочет вспоминать его отца из-за того, что он был кем-то вроде Мясника из Брэгге.

Когда он в первый раз увидел Меченого, и тот стал с необъяснимым интересом расспрашивать его о его детстве, о причинах его ненависти к Нэйду и о множестве других вещей, которые не представляли никакого интереса для чужого человека, Олрис едва не поверил в то, что Меченый - его отец. Потом он обнаружил, что дан-Энрикс слишком молод. Но если "качели времени" действительно существовали, его первая догадка вполне могла оказаться правдой. Да что уж там, она просто _должна была_ быть правдой. Сердце у Олриса колотилось так, как будто бы он пробежал несколько лэ.

Почему Меченый забрал его к себе? До этого момента он прекрасно обходился без стюарда. Почему он без колебаний соврал Рельни, чтобы выгородить Олриса? И наконец, почему Крикс потратил целый день на то, чтобы найти его в лесу, хотя за ним самим охотились адхары?..

Нет, все это не могло быть просто совпадением.

- Невероятный город, правда?.. - спросила Ингритт, тоже подходя к окну.

- Чего?.. А. Да, - ответил Олрис, наконец-то посмотрев на вид, который открывался из окна. В самую первую секунду его мысли все еще витали слишком далеко, но через несколько секунд он все же осознал, что выбранное Ингритт слово было самым подходящим для такого случая. Вид, открывавшийся с холма, было бы оскорбительно назвать просто "красивым". Он и в самом деле был "невероятным". Существуют вещи, про которые можно сказать "Вот это да!", и вещи, про которые можно сказать только одно - "Не может быть". Раскинувшийся внизу город относился именно к последней категории. Олрис услышал свой собственный восхищенный вздох и прижался лбом к холодному стеклу, как будто бы хотел пройти через него и оказаться там, снаружи. Теперь он понимал, почему Бакко был в таком восторге, побывав на родине дан-Энрикса.

Вспомнив о Бакко, Олрис вздрогнул. Он ведь так и не сказал дан-Энриксу ни про Драконий остров, ни про то, что Олварг обещал своим гвардейцам, что подарит им Адель. Сначала он молчал, боясь признаться в том, что был оруженосцем Дакриса. Потом дан-Энрикса арестовали, и все покатилось под откос. Открытый суд, дорога через лес, ночное нападение адхаров, зачарованное озеро... У него просто не осталось ни минуты для того, чтобы поговорить с дан-Энриксом начистоту. Хотя, возможно, дело было не в нехватке времени, а в том, что ему страшно не хотелось начинать подобный разговор и признаваться в том, что он врал Меченому с самой первой встречи.