Заприметив, как чей-то родитель, стоявший около костюмерной за сценой, сменил место дислокации, я увидела, что туда тут же отправилась кучка парней и девчонок. И они, судя по их расторопности, явно давно дожидались этого момента.

Но, посчитав, что я им не судья и уж тем более не надзиратель, я решила как можно скорее забыть об этом, чтобы не забивать голову лишними мыслями.

— Марин, кстати, ты знаешь, что Степанов тебя химику заложил? — негромко спросил Пашка, наклонившись ко мне, а я невольно поморщилась, когда он дыхнул на меня кислым запахом алкоголя.

— Да, в курсе, — с досадой ответила я. — Урод этот Степанов. Мне двойку влепили, да?

— Угу, — кивнул Наумов и чуть отстранился. — Химик сказал, что, если ты хочешь ее исправить, то должна к нему подойти. Ты чего прогуливаешь-то? Что-то опять случилось?

— Это все не важно, — постаралась отмахнуться я, не желая возвращаться к своей еще не зажившей ране. Но Пашка, по-видимому, уже поднабравшийся, никак не унимался.

— Вообще-то, за прогулы нельзя двойку ставить! Думает, что ему все можно, раз уж… — Наумов осекся и, хвала небесам, недоговорил свою фразу, развернувшись к Белозерову, а я привстала с широкого кресла.

— Ладно, ребята, я пойду своего надсмотрщика найду, — я постаралась покинуть радиорубку как можно скорее, не дожидаясь комментариев. И, спустившись к актовому залу, нехотя зашла внутрь.

Сумасшедшие басы ударили по ушам и отозвались где-то в желудке. Яркий мигающий свет ослеплял, и я невольно застыла на пороге, совершенно не представляя, где мне среди всей этой вакханалии искать моего горе-жениха.

Но, твердо решив найти Евгения и любыми силами заставить его вместе со мной покинуть сие мероприятие, я направилась вглубь зала, стараясь не задевать толкающихся одноклассников.

Внимательно всматриваясь в лица, попадающиеся на пути, я пару раз оттолкнула не вполне адекватных ребят из параллели, стараясь пропускать мимо ушей презрительные замечания по поводу моего наряда и отрицательно отвечая на обеспокоенные вопросы учителей о том, не плохо ли я себя чувствую. Наверное, я пробиралась сквозь толпу людей с таким испуганным видом, что смогла сбить с толку преподавателей.

Но, наконец увидев перед собой знакомое лицо Евгения, который с недовольством смотрел на пристающих к нему девчонок, я поспешила спасти юриста от несовершеннолетнего навязчивого соблазна.

Музыка снова громыхнула, ребята подпрыгнули, и свет наконец-то сменил уже приевшийся режим. Видимо, Наумов и Белозеров решили отдохнуть от виски и перешли к своим прямым обязанностям.

— Женя! — попыталась я перекричать музыку, но кто-то больно меня толкнул, а потом чьи-то руки потянулись ко мне, чтобы поставить на место. Над головой я услышала неуклюжее извинение. Я недовольно одернула край пиджака, а потом снова постаралась различить в толпе Евгения, который уже очень злобно что-то объяснял девчонкам.

— Жень! — снова крикнула я, прекрасно понимая, что результата это не даст, но все равно почему-то решив, что мне следует привлечь его внимание. И в следующее мгновение, когда Евгений, вопреки моим прогнозам, все-таки повернул голову и направился ко мне, сбоку кто-то истошно завизжал, с легкостью перекрывая адски гремящую музыку.

Ребята прекратили свой танец, пытаясь понять, что происходит. Музыка не сразу, но все же стала тише, а потом и вовсе остановилась. Но крики не затихали.

Девчонки истошно визжали, отчаянно зовя на помощь. В зале включился свет, отчего все присутствующие, поморщившись, тут же на мгновение закрыли глаза рукой. Я не сразу поняла, в чем дело, но, подойдя чуть ближе, заметила, как к краю сцены, где как раз находилась костюмерная, стали сбегаться родители и учителя. А ученики отходили в сторону, в ужасе прикрыв глаза или рот рукой. Кто-то заплакал, отвернувшись, кто-то просто застыл не в силах пошевелиться.

Я подошла еще ближе и увидела ноги, виднеющиеся из-за толпы. Владислав Анатольевич кричал, чтобы все немедленно отошли в сторону, а потом я увидела смертельно бледную Лидию Владимировну, стоящую на коленях и в отчаянии бьющую по щекам Степанова, который безвольно лежал у нее на руках.

— Помогите ему! — раздавались вокруг голоса ребят, но Толян никак не приходил в сознание.

— Скорую! Звоните! — чужим от страха голосом взревела Лидия Владимировна.

— Лидия Владимировна, — воскликнула я, не сразу поняв, что решилась вмешаться. — Положите голову на пол, ему надо ноги поднять или колени согнуть.

Несколько долгих, невыносимо долгих секунд учительница смотрела на меня ненавидящим и непонимающим одновременно взглядом, видимо, считая, что я вообще не должна подавать голоса. Но я, сама не ожидая от себя такого, схватила один из стульев, которые были приставлены к стене, и, положив его на бок, закинула ноги Степанова на стул.

— Лидия Владимировна, я знаю, — проговорила я, подойдя к ней почти вплотную. Смело схватив голову Степанова, потянула ее к себе, чтобы уложить на пол. Классная раскрыла от изумления рот, но, взяв себя в руки, не стала возражать и отошла, дав мне доступ к однокласснику.

— Что вы делаете, она же его убьет! — раздался сбоку чей-то голос, но кричавшего быстро заткнула Лидочка, а потом, судя по удаляющимся крикам, его вовсе вывели из зала.

Если честно, мне было страшно так, что, казалось, мое сердце гудит в голове, а не там, где ему положено. Руки, потные от волнения и слегка дрожащие, расстегнули рубашку, и я, прислонив ухо к его рту, положила ладонь на грудную клетку, как это делал Дмитрий Николаевич на вызовах. И, стараясь сосредоточиться не на своем перепуганном насмерть сердце, а на Степанове, попыталась понять, дышит ли он.

— Да заткнитесь, черт возьми! — воскликнула откуда-то Фаня, и общий гул немного стих. Я страшно боялась ошибиться, сделать что-то не так, но, как мне показалось, дыхания не было. И пульс не прощупывался. А, посмотрев в лицо Степанова и увидев его синюшные губы, я и вовсе испугалась, что опоздает не только скорая, но и я.

— Ника! — закричала я, а потом быстро оглянулась. — Отойдите, пожалуйста, — я выставила перед собой дрожащую руку, а потом, дважды выдохнув ртом, чтобы собраться, разделив грудину от солнечного сплетения на три равные части, приложила к сердцу сложенные друг на друга руки и, прежде чем начать впервые в жизни откачивать человека, снова позвала свою одноклассницу:

— Ника!

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Я считала вслух, совершенно не осознавая, что пугаю своим дрожащим голосом всех, кто стоит вокруг, вспоминая, как Дмитрий Николаевич давал мне читать о принципе сердечно-легочной реанимации на дополнительных уроках. Я настолько сосредоточилась на своих действиях, что, только когда досчитала до тридцати в первый раз и накрыла рот Степанова своим, услышала, как кто-то опять кричит, что я его убью.

Раз, два, три, четыре…

Около меня послышались жуткие рыдания, а потом рядом опустилась Королёва. Я понимала, что, возможно, это ничего не изменит, но сама была так напугана, что боялась упустить что-то важное. Что-то, что будет стоить Степанову жизни. И тогда я действительно его убью. А если перестану пытаться качать кровь, то убью его своим бездействием.

— Лидия Владимировна, считайте, пожалуйста, вслух, — быстро попросила я и снова начала массаж сердца. Классная тут же принялась отсчитывать каждое мое нажатие четко и громко. А Ника около меня затихла и несмело дотронулась до моего плеча.

— Ник, он принимал что-то?

— М-м, — утвердительно промычала Королёва, титаническими усилиями сдерживая рвущиеся наружу рыдания. А потом она вздохнула и, собрав волю в кулак, объяснила:

— Я не знаю, что, он вчера мне говорил о чем-то, но я не слушала, а сегодня я его бросила, и он… Он раньше ничего такого… А сегодня… Он обследовался ведь где-то постоянно, ходил с такой штукой дома, к сердцу присоски там такие… Я думала, чтобы от армии откосить…

— Поняла, — коротко ответила я и снова накрыла его рот своим, вдыхая в Степанова кислород, когда Лидия Владимировна досчитала до тридцати. Я потянулась к его шее и, не нащупав пульса, опять опустила руки на его сердце.