Я снова принялась считать, и Лидия Владимировна вместе со мной. Я не видела, как увели Королёву, которая заплакала навзрыд, я не видела, как вокруг стояли мои одноклассники, родители, учителя…
Я чувствовала только дрожь в своих руках, в своем голосе и холодный липкий страх. Страх, что прямо сейчас я могу не спасти человека. Страх, что Степанов не дышит… Я будто качаю безвольную куклу…
Двадцать, двадцать один, двадцать два…
— Пропустите скорую! — послышался властный мужской голос, и внутри меня будто что-то рухнуло вниз. Возможно, это была груда камней, упавшая с моих плеч. Но я продолжала качать, боясь отнять от одноклассника руки.
Двадцать девять, тридцать.
Мы досчитали с классной в унисон, и я опять принялась вдыхать кислород. Но затем почувствовала, как кто-то настойчиво оттягивает меня назад.
— Отойди, — раздалось над моим ухом. Подняв глаза, я увидела незнакомого мужчину с густыми усами, который отпихнул меня в сторону и, накрыв нос и рот Степанова мешком, сделал два искусственных вдоха.
Я отошла и смотрела, как скорая, убедившись в отсутствии пульса и дыхания, продолжила реанимационное мероприятие. Фельдшер раскрыл чемодан и, задрав рукав рубашки, что-то вколол Степанову. «Адреналин», — пронеслось в моей голове.
— Есть пульс, — громко сказал фельдшер, и они начали торопливо сворачиваться.
— Повезли, — ответил усатый. — Родители, классный руководитель, кто сопровождает?
— Я поеду, — ответила Лидия Владимировна, а потом посмотрела на меня. Я стояла, сминая руки, смотря, как губы Степанова постепенно приобретают не такой синий оттенок.
— Что произошло, он что-то употреблял? — строго спросил врач. — Сколько без сознания? Сразу качать начали?
— Марина, — Лидия Владимировна протянула ко мне руку, и я несмело вышла к бригаде, ощущая, как ноги налились свинцом. — Сколько… — классная попыталась меня спросить, но все последующие слова от волнения застряли у нее в горе. Она смогла только выдохнуть, потерев ладонью лоб, и зажать рот рукой, потому что на ее глаза навернулись слезы.
— Я не знаю, когда он отключился, говорят, он что-то принял, что, мне неизвестно, — начала рассказывать я. — Я не уверена, но он вроде бы сердечник, — после этих слов врачи закивали. — Качала около четырех-пяти минут. Я не засекла…
— Больше, она больше откачивала его…
— Не вы проводили реанимацию? — снова спросил Лидию Владимировну врач, и классная помотала головой из стороны в сторону.
— Она, — ответила Лидия Владимировна, держа меня за плечи, а я почему-то под строгим и внимательным взглядом врача скорой помощи потеряла дар речи. Снова вернулся этот страх, будто я сделала что-то не так… Но ведь появился пульс, а это главное…
Почти все ребята, держась на приличном расстоянии от врачей, высыпали во двор, провожая Степанова до реанимобиля. Лидия Владимировна шла ближе всех, держа меня под локоть, молча, растерянно оглядываясь и искоса посматривая на меня. А я таранила взглядом синюю форму докторов и ощущала, как покалывает кончики пальцев.
Погрузив Степанова в машину, врач, прежде чем зайти следом, повернулся к нам и, положив на мое плечо тяжелую ладонь, ободряюще сжал ее.
— Молодец, спасла его, — уверенно сказал доктор. — Молодец, — еще раз кивнул он, а потом повернулся, пропустил Лидию Владимировну и, сев в машину, закрыл дверь.
Я смотрела вслед уезжающему реанимобилю, который, включив мигалку и сирену, быстро развернулся и покинул лицейский двор. Я провожала взглядом огни до тех пор, пока они не скрылись за поворотом, а потом молча опустилась на ступеньки лицейского подъезда и положила руки на колени, тупо на них уставившись. На раскрытые, до сих пор трясущиеся ладони упала слеза. Это моя? Еще одна. Я шмыгнула носом и закрыла лицо руками, понимая, что вся моя хладнокровность рушится сейчас, в одно мгновение. И, когда я заплакала в голос, то почувствовала, как кто-то осторожно пытается заставить меня встать, приобняв за плечи.
— Пойдем, — послышался голос Жени у самого уха, и я, повиновавшись, встала со ступенек. Подняв глаза, я увидела перед собой толпу, которая теперь уже стояла вокруг меня. Женя, все еще обнимая меня за плечи, повел меня вперед.
— Марин, пока, — кто-то дотронулся до моего пиджака.
— Пока, Марин, — чье-то прикосновение к плечу. — Пока!
— Димон! Димон! — голоса, громкие и тихие, доносились до меня со всех сторон. Я уже не могла сдерживать слез. Когда Женя открыл дверцу машины и усадил меня на переднее сиденье, я подняла глаза и увидела сквозь тонированное стекло, как ребята провожают меня.
***
Я не сразу смогла успокоиться. Дома я плакала так долго, что у Жени лопнуло терпение, и он, грубо схватив меня за руку, повел в ванную, чтобы там умыть мое лицо ледяной водой. Как ни странно, этот дедовский способ сработал. Я хотя бы смогла дышать более-менее ровно и, усевшись на табуретку на кухне, приняла из рук Жени стакан. В стакане оказался крепкий черный кофе без сахара и молока. И я, выпивая напиток мелкими глотками, подумала, что это — самый вкусный кофе, который я когда-либо в жизни пила.
— Жень, можно, я спать пойду?
— Конечно, почему ты спрашиваешь? — мне казалось, что голос Жени доносился откуда-то издалека. Веки потяжелели, хотелось поскорее принять горизонтальное положение.
— Я не знаю, — честно ответила я, зевая. — Ты посидишь со мной, пока я не усну?
— Посижу, — спокойно ответил Женя, а затем помог мне подняться и дойти до своей комнаты.
Я заснула практически сразу, как голова коснулась подушки. Один раз я сквозь сон приоткрыла глаза и увидела Женю, сидящего на моей кровати и устало опустившего голову на руки. Я только успела подумать, что он, наверное, тоже натерпелся, как тут же снова заснула. Потом я слышала чьи-то голоса. Кажется, голоса родителей, Жени и, похоже, даже брата… Но я все равно крепко спала, где-то на подсознательном уровне игнорируя любые помехи моему восстанавливающему отдыху.
И только когда яркие лучи утреннего солнца стали настойчиво светить в мое лицо, сон ушел окончательно. Нос уловил легкий аромат папиного парфюма, а когда я приоткрыла глаза, папина рука коснулась моей головы и нежно провела по волосам.
— Пап… — хрипло проговорила я, поворачиваясь на спину. Папа улыбнулся мне удивительно ласковой, искренней улыбкой, какую я не видела на его лице уже очень давно. В свете яркого солнца это выглядело вообще как-то уж очень умилительно. Я посмотрела в окошко.
— Я проспала, да?
— Все в порядке. Тебя освободили от занятий на пару дней, — спокойно ответил папа, еще раз погладив меня по голове. — Ты что-нибудь хочешь?
— Да, — кивнула я, поразмыслив несколько секунд и прислушавшись к себе. — Я есть хочу. А тебя что, тоже освободили?
— Я сам себя освободил, — усмехнулся папа, растрепав темные с проседью волосы, а я усмехнулась в ответ. Но, приподнявшись, я с досадой обнаружила, что он сидит передо мной в одном из своих деловых рабочих костюмов. Отец уловил мой взгляд и перемену в настроении.
— На пару дней, к сожалению, не получилось себя освободить… Марин, ты…
Он замолчал, разглядывая мое заспанное лицо, но, улыбнувшись, продолжил:
— Ты поступила очень храбро, — твердо сказал отец. — Мне все рассказали. Я очень горд, что моя дочь не растерялась и сумела оказать первую помощь… — папа снова осекся, и на секунду мне показалось, что он сейчас даже пустит слезу. Только не это, я же тогда тоже расплачусь!
— От министерства здравоохранения совместно с дирекцией лицея тебя хотят наградить. Вроде как даже телевидение приедет, — папа снова взъерошил свои волосы.
— Наградить? Зачем? — спросила я, не очень понимая, что героического в откачивании человека. Так бы поступил любой врач… Да, только вот я-то пока не врач…
— Потому что ты спасла жизнь своему однокласснику, — просто ответил отец, разведя руки в стороны. — Мне надо сказать им приблизительно, на какое число назначать мероприятие.
Я поморщилась, услышав ненавидимое мною слово «мероприятие», но, вздохнув и зачесав пальцами спадающие на лицо пряди назад, задумалась, а потом ответила:
