Коутс подавила первоначальный импульс отчитать дочь, которая не звонила три недели.

– Что случилось, дорогая?

– Подожди.

Посторонние звуки стали тише; Джейнис ждала. Ее отношения с дочерью пережили и подъемы, и спады. Решение Микаэлы уйти из юридической школы и переключиться на телевизионную журналистику (такую же фабрику дерьма, как и тюремная система, и наверняка так же набитую преступниками) сильно ухудшило эти отношения, а последовавшая пластика носа на какое-то время опустила их, можно сказать, ниже уровня моря. Однако Микаэла проявляла настойчивость в достижении поставленной цели, которую Коутс постепенно начала уважать. Пришло осознание, что они не слишком отличаются друг от друга. Недалекая Магда Дубчек, местная жительница, которая сидела с Микаэлой, когда та только начала ходить, однажды сказала: «Она так похожа на тебя, Джейнис. Ей нельзя отказать! Скажи ей: одно печенье, и она сделает все, чтобы съесть три. Будет улыбаться, хихикать, ластиться, пока ты не сдашься».

Два года тому назад Микаэла делала ерундовые репортажи для местных новостей. Теперь работала в «Новостях Америки» и быстро поднималась по карьерной лестнице.

– Вот и я, – вновь послышался голос Микаэлы. – Пришлось найти более тихое место. Мы сейчас около ЦКЗ. Долго говорить не могу. Ты смотрела новости?

– Естественно, Си-эн-эн. – Джейнис никогда не упускала шанса вставить свою любимую колкость в разговор.

На этот раз Микаэла не отреагировала.

– Ты слышала о гриппе Авроры? Сонной болезни?

– Что-то слышала по радио. Старухи, которые не проснулись на Гавайях и в Австралии…

– Это настоящая болезнь, мама, и она поражает всех женщин. Старых, новорожденных, молодых, среднего возраста. Всех, кто спит. Поэтому не ложись спать.

– Не поняла. – Что-то не складывалось. На часах было одиннадцать утра. С какой стати ей ложиться спать? Или Микаэла имеет в виду, что она больше никогда не должна спать? Если так, то не получится. Все равно что попросить ее никогда не справлять малую нужду. – Какая-то бессмыслица.

– Включи новости, мама. Или радио. Или выйди в Интернет.

Невыполнимость задачи повисла между ними. Джейнис не знала, что и сказать, за исключением: «Хорошо». Ее девочка могла ошибаться, но лгать ей никогда бы не стала. Дерьмо это или нет, однако Микаэла верила, что так оно и есть.

– Я только что разговаривала с одной женщиной, она ученый и моя подруга, работает на федералов. Я ей доверяю. У нее есть доступ к закрытой информации. Она говорит, что, по их расчетам, примерно восемьдесят пять процентов женщин, живущих по тихоокеанскому времени, уже в отключке. Никому не говори, это приведет к хаосу, как только просочится в Интернет.

– Как это – в отключке?

– Речь о том, что они не просыпаются. На них вырастает… что-то похожее на кокон. Мембраны, оболочки. Коконы вроде состоят частично из ушной серы, частично из кожного сала, которое выделяется на крыльях носа, частично из слизи и… еще чего-то непонятного, какого-то странного белка. Кокон формируется очень быстро и восстанавливается, как только его снимешь. Но не пытайся его снять. За этим следует… реакция. Поняла? Не пытайся его снять! – На последних словах, в которых было не больше смысла, чем в прочих, Микаэла проявила несвойственную ей жесткость. – Мама?

– Да, Микаэла, я внимательно тебя слушаю.

По голосу чувствовалось, что дочь взволнованна… и сосредоточенна.

– Все началось между семью и восемью часами по нашему времени, то есть между четырьмя и пятью по тихоокеанскому, поэтому так сильно ударило по женщинам на западе. Значит, у нас есть целый день. У нас почти полный бак.

– Полный бак… часов бодрствования?

– Бинго! – Микаэла глубоко вдохнула. – Я понимаю, это звучит безумно, но я не шучу. Ты не должна спать. И тебе предстоит принять трудные решения. Ты должна определиться, что делать с твоей тюрьмой.

– Тюрьмой?

– Твои заключенные скоро начнут засыпать.

– Ох… – Внезапно Джейнис поняла. Вроде бы.

– Я должна идти, мамуля. У меня прямое включение, и продюсер выпрыгивает из штанов. Я позвоню, как только смогу.

Коутс осталась на диване. Взглядом нашла фотографию в рамке, которая стояла на столе. Покойный Арчибальд Коутс, в хирургическом костюме, с широкой улыбкой держит на сгибе руки новорожденную дочь. Он умер от инфаркта – чудовищная несправедливость – в тридцать лет. С тех пор минуло почти столько же. На фотографии на лбу Микаэлы белел кусочек плаценты, напоминавший паутину. Начальник тюрьмы пожалела, что не сказала дочери о своей любви, но сантименты задержали Джейнис лишь на несколько секунд. Потому что ее ждала работа. Оценка проблемы не заняла много времени, и Джейнис пришла к выводу, что вариантов – как поступить с заключенными – у нее немного. Собственно, от нее требовалось то же, что и всегда: поддерживать порядок и опережать поток дерьма.

Она попросила свою секретаршу, Бланш Макинтайр, снова позвонить фельдшерам домой. А еще позвонить Лоренсу Хиксу, заместителю начальника, и сообщить ему, что больничный после удаления зуба мудрости окончен и он должен немедленно прибыть на службу. И, наконец, она велела Бланш по очереди известить всех дежурных: в силу чрезвычайной ситуации национального масштаба они остаются на вторую смену. Начальник сомневалась, что может рассчитывать на явку сотрудников, которые сейчас находились дома: когда надвигалась катастрофа, люди предпочитали быть рядом с родными.

– Что? – изумилась Бланш. – Национального масштаба? Что-то случилось с президентом? И ты хочешь, чтобы все остались на вторую смену? Им это не понравится.

– Плевать я хотела на то, что им нравится. Включи новости, Бланш.

– Я не понимаю. Что происходит?

– Если моя дочь права, поймешь, как только услышишь.

После этого Коутс пошла в кабинет Норкросса. Она хотела, чтобы они вместе проведали Китти Макдэвид.

Джаред Норкросс и Мэри Пак сидели на трибунах на третьем уроке физкультуры, на время отложив теннисные ракетки. Они и группа Глупых десятиклассников расположились на нижних рядах и наблюдали за двумя учениками выпускного класса, игравшими на центральном корте. При каждом ударе те ухали, как Моника Селеш. Сухощавый Курт Маклеод и мускулистый рыжий Эрик Бласс.

Моя погибель, подумал Джаред.

– Не думаю, что это хорошая идея, – сказал он.

Мэри посмотрела на него, приподняв брови. Она была высокой и (по мнению Джареда) идеально сложенной. Черные волосы, серые глаза, длинные загорелые ноги, безупречно белые теннисные туфли. Касательно Мэри безупречным было все. По мнению Джареда.

– И что это должно означать?

Как будто ты не знаешь, подумал Джаред.

– Что ты едешь на «Arcade Fire» с Эриком.

– Гм. – Она вроде бы задумалась. – В таком случае хорошо, что с ним едешь не ты.

– Эй, помнишь экскурсию в Музей игрушек и железных дорог на Крюгер-стрит? В пятом классе?

Мэри улыбнулась и провела рукой с бархатисто-синими ногтями по длинным волосам.

– Такое не забудешь. Мы могли туда не попасть, потому что Билли Мирс написал на руке что-то непристойное. Миссис Колби оставила его в автобусе с водителем, тем, что заикался.

Эрик подкинул мяч, приподнялся на цыпочки и подал навылет. Мяч просвистел над самой сеткой. Вместо того чтобы попытаться его отбить, Курт отпрянул. Эрик вскинул руки над головой, совсем как Рокки на ступенях Художественного музея Филадельфии. Мэри захлопала в ладоши. Эрик повернулся к ней и поклонился.

– На руке Билли было написано: «МИССИС КОЛБИ ЕСТ ГОВНО», – но он этого не писал. Написал Эрик. Пока Билли крепко спал. Но Билли предпочел промолчать. Лучше остаться в автобусе, чем близко познакомиться с кулаками Эрика.

– И что?

– То, что Эрик – задира.

– Был задирой, – возразила Мэри. – С тех пор прошло много лет.

– Как веточка согнется, так сук и сформируется. – Таким педантичным тоном иной раз говорил его отец, и Джаред тут же пожалел о сказанном.