– Вот тебе и матушка царица! – воскликнул театрально Нейдгардт.

– Можно и с крайне правыми соглашаться, лишь бы не этого солдафона Николая царем, – буркнул Потапов.

– И будет у нас Мария Федоровна, как Екатерина Великая, а Милорадович вместо Потемкина, – съязвил Воинов.

В комнате повисла тишина.

– Я останусь Милорадовичем, – громко заявил петербургский военный генерал-губернатор.

Забираясь в одноконные сани, Михаил Андреевич бросил взгляд на светящийся огнями Зимний дворец.

«Чем занята сейчас Мария Федоровна? Что делает великий князь Николай? – думал он, задыхаясь от волнения. – Все мнят о своем величие особы царские. Нет, светлейшие! Судьба государства российского теперь в наших руках».

Мысль искала продолжение, но едва генерал-губернатор нащупывал его, мысль наталкивалась на препятствия, затухала, и снова продолжала мучительный поиск. И вот уже казалось, что нашлись нужные слова, но как только он почувствовал, что сейчас может завершить рассуждение конечной фразой, испугался, огляделся по сторонам, словно боясь, что кто-то мог подслушать его, и крикнул что есть мочи:

– А ну пошел!

Лошадь взметнула копытами мелкую снежную пыль. Санки скрипнули и понеслись, увозя с собой лихого кавалериста, героя Наполеоновских войн, мечтавшего на склоне лет о новых ярких подвигах на благо России.

Если бы он выехал на несколько минут раньше, то его путь пересекся с Николаем Павловичем, ехавшим со своим старшим сыном Александром из Аничкова дворца в двухместной карете. Но встреча их уже не играла никакой роли.

Великий князь Николай Павлович вез сына Александра к Марии Федоровне, неожиданно изъявившей желание в столь поздний час побеседовать с внуком. Прихоть матушки вызывала тревогу.

Николай Павлович слышал от друга детства флигель-адъютанта Адлерберга о частых беседах генералов Милорадовича, Воинова, Бистрома, Нейдгардта и Потапова. Встречи проходили, как правило, по вечерам, в генеральном штабе армии. Возможно, матушке стало известно об этом или она знала о заседаниях давно? Но причем тут каприз Марии Федоровны привезти Александра? И каприз ли?

Час назад у него был князь Александр Николаевич Голицын. Он советовал поговорить с вдовствующей императрицей, предупредить ее, что междуцарствие долго продолжаться не может. По городу ходят слухи о готовящемся дворцовом перевороте, о  подготовке к восстанию военных, недовольных отсутствием в столице императора Константина, которому они присягнули. Александр Николаевич убеждал, что документов, подтверждающих право на престол Николая Павловича, достаточно и нельзя оттягивать с переприсягой.

Ему было известно – в Москве побывал адъютант графа Милорадовича с частным письмом к московскому военному генерал-губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну. Посланец известил князя – в Петербурге принесена присяга императору Константину и первым ее принес Николай Павлович. Есть, дескать, его непременная воля, чтобы присяга была принесена в Москве без вскрытия пакета, положенного в 1823 году для хранения в Успенском соборе.

Московский генерал-губернатор счел необходимым узнать мнение обер-прокурора общего собрания московских департаментов сената князя Павла Павловича Гагарина. Тот официально известил – коренной закон от 1797 года предусматривает, что при беспотомственной кончине императора престол переходит к старшему брату.

Архиепископ Филарет поначалу противился – частное извещение Милорадовича не может в деле такой государственной важности быть принято за официальное, для государственной присяги в церкви необходим акт государственный, без которого и без указа из синода духовному начальству неудобно на такое действо решиться.

Духовенство было вызвано в Успенский собор на молебен, обыкновенно совершаемый 30 ноября в честь святого Андрея Первозванного, а генерал-губернатор князь Голицын обещал о решении сената дать знать архиепископу Филарету в 11 часов утра.

Утром 30 ноября, в 10 часов сенаторы съехались по особым повесткам.

Курьера из Петербурга с официальным известием так и не было.

Генерал-губернатор князь Голицын объявил собранию о содержании письма графа Милорадовича, обер-прокурор Гагарин предложил заготовленное заранее определение о принесении присяги императору Константину.

Филарет, которому выпал жребий быть хранителем манифеста императора Александра I, не вскрывая секретный пакет, хранившийся в Успенском соборе, привел всех к присяге Константину.

Обращаясь вновь и вновь к событиям, произошедшим в Москве, Николай Павлович торопил возницу. Слова князя Голицына, полные тревоги, сказанные перед отъездом великого князя в Зимний дворец, продолжали звучать в ушах, волновали, требовали действий:

«Повсюду нарушается воля умершего императора Александра Павловича. Никто не обращает внимания на письма цесаревича Константина, которыми он подтверждает отказ от престола, данный им императору Александру I. Видано ли! Приватное письмо генерала Милорадовича в Москве поставили выше воли государя! Ваше высочество! Вся надежда на вас. Иначе Россия погибла».

Карета остановилась возле Зимнего дворца. Выйдя из нее вместе с сыном Александром, великий князь, прежде чем войти во дворец, долго смотрел на окна половины, занимаемой Марией Федоровной. Николай Павлович был уверен – он первым делом расскажет матушке о странном поступке Милорадовича, присяге в Москве и выскажет опасения за будущее Российской империи.

В трехстах верстах от Петербурга, на станции Ненналь в небольшой, но уютной и светлой комнате сидели великий князь Михаил Павлович и начальник штаба 1-й армии генерал Толь, посланный из Могилева главнокомандующим графом Сакеном с рапортом о состоянии армии навстречу новому императору Константину, который, как предполагалось графом, должен был следовать из Варшавы в Петербург. Его и возвращавшегося из Варшавы адъютанта военного министра Сабурова великий князь оставил при себе, как было условлено при отъезде его из Петербурга с Николаем Павловичем.

Михаил Павлович в ожидании ужина читал письма брата, написанные им за два дня до этого и привезенные час назад курьером.

«С твоего отъезда, любезный Михайло, все продолжается здесь спокойно; приехавший курьер от 3-го числа с письмом к матушке от брата, не вывел нас из прежнего затруднения и не дал нам еще возможности выполнить святую его волю, не принимая ничего против того, что ты к брату везешь. В 11 часов вечера 7 декабря 1825 года. Твой верный, несчастный друг и брат Николай».8

«С час тому только, любезный Михайло, что приехал Перовский; привез мне письма твои и, к счастью, пакет брата к Лопухину.

Ты очень умно и хорошо сделал, что не оставил его у фельдъегеря. Из копии по секрету увидишь ты, что честь брата не дозволяет мне допустить пакет теперь же до назначения, и покуда есть еще надежда на благоразумный и достойный отзыв брата, долг мой беречь под спудом несчастную эту бумагу, что нами и решено.

Матушка тебе пишет и я с ней согласен, но прошу прощения, что тебе нельзя назад воротиться до приезда курьера с ответом на Опочинина; открывая пакеты, ты обо всем известен будешь. Тогда, однако, твое присутствие здесь необходимо, дабы как личный свидетель братней непоколебимой воли подтвердить его слова в случае малейшего сомнения, которого всегда опасаться можно. В Варшаву же ехать было бы поздно и бесполезно на первое время. Мы все делаем, чтобы имя брата спасти, но я предвижу и для него много неприятного, если он не поступит, так как долг и честь велят.

Что же касается до настроений ехать за границу, они столь непригодны, что я не говорю про них, а суди ты сам!

Прощай, Бог с тобой, за тебя скучаю, но сравни твое положение с нашим и утешься. Твой на веки друг и брат Николай.

Санкт-Петербург. 7 декабря в 12 часов ночи».9