Муж отвозил его на работу и забирал с работы, даже, если ему приходилось возвращаться назад в клинику. Вечера мы проводили, в основном, вдвоём, и постепенно Ромашка перестал тосковать. Он водил меня в кино или погулять по вечернему городу, а потом стал брать с собой в рекламную студию.

Он работал оператором и увлёкся фотографией. В нерабочее время он забавлял меня фокусами компьютерной обработки изображения, попутно творя шедевр за шедевром. А шеф устроил как-то выставку его работ, принёсшую успех и Ромашке, и шефу, и студии.

Через несколько месяцев Ярослав решил, что Ромашка вновь готов к самостоятельной жизни, и снял арест. Но тот не рвался в свою пустую громадную квартиру, из которой сбежала Светка с сыном Серёжкой, в квартиру, которую оставили ему родители, продав богатому соседу примыкающие к его апартаментам две из своих пяти комнат, и купив на вырученные деньги полдома на Азовском море в Темрюке.

Можно после Нового Года? – спросил он брата. Тот сказал: да хоть вообще не уходи, надо же моей жене с кем-то нянчиться.

Ромашка ушёл неожиданно, за несколько дней до праздника. Может быть, это было связано с… Не знаю, теперь я ничего не знаю.

Накануне ночью, когда муж вернулся поздно, что стало нормой последних лет, мне показалось, что от него пахнет какими-то духами. Я, смеясь, спросила, что это за мыло у них в клинике такое душистое. Он ответил мне так грубо, что я онемела.

Я ничего не могла понять. Его усталостью такое не могло объясниться. Никогда прежде он не позволял себе грубости – ни со мной, ни с сыном, ни с кем-либо другим. Я и не подозревала, что он может быть таким.

Дождавшись, когда он ляжет и уснёт, я пошла на кухню и села в темноте. Я не испытывала ничего – ни боли, ни обиды. Недоумение – вот, пожалуй, единственное ощущение, заполнившее меня.

Я не имела опыта семейных сцен. Я ни разу не плакала по причине разлада с мужем. Наша жизнь протекала так спокойно, что мелкие неурядицы и конфликты происходили без траты лишних нервов. И иммунитет против грубости отсутствовал – мне не сделали прививку ни в детстве, ни позже.

И что теперь? Как к этому отнестись? Забыть и выбросить из головы… из души? Или обидеться и ждать раскаяния? Фу, как мерзко! Меня передёрнуло.

В кухню вошёл Ромашка. Я и забыла про него. А вдруг он слышал? Это ужасно…

Он присел на корточки передо мной, обхватил снизу мои колени и положил на них голову.

– Ромашка, ты что? Что ты не спишь?

– А ты?

– Не спится.

– Аналогично.

Мы помолчали.

– Чай будешь? – Умней я ничего не могла придумать.

– В полтретьего ночи? – Он зевнул.

И вдруг я заплакала.

Ромашка не шевельнулся, только крепче стиснул мои ноги и прижался к ним лицом. Я гладила его волосы и рыдала в кухонное полотенце.

Когда я успокоилась, он, так и не шелохнувшись, сказал:

– Переезжай ко мне.

– С чего это ты?

– И впрямь, с чего это я? – Он поднялся и вышел.

Утром оба ушли на работу, и я не вставала, чтобы сделать им завтрак, как обычно. Часа в четыре пришёл Ромашка, собрал вещи и сказал:

– Ну, я пошёл. Приходи в гости.

– Хоть бы спасибо этому дому сказал. – Я пыталась делать вид, что ничего не произошло.

– А то ты не знаешь, что спасибо.

– В таком случае, пожалуйста, не за что. Не дождёшься …? – я не могла произнести ни слова «муж», ни его имени.

– Я попрощался с ним утром. К тому же, послезавтра – Новый Год, увидимся. Кстати, у вас или у Гарьки?

– Кажется, у Гарьки.

– Ну, пока. – И он чмокнул меня в щёку.

Прошёл Новый Год. Всё было, как всегда: дружное семейство, к которому прибавились беременная жена младшего Гарькиного сына и девушка старшего. Наш сын не приехал – со второго января сессия.

Потом наступил следующий Новый Год.

Жизнь текла своим чередом. Мы с мужем отдалились после того случая, но не настолько, чтобы это стало заметно со стороны. Я списывала всё на напряжённую работу главного хирурга, у которого и операции, и заседания, и преподавание. И ещё на возраст – моему Ярославу скоро пятьдесят.

Ромашка завёл себе подругу. Мне она не нравилась, но я молчала и принимала её с тем радушием, на какое только способна. Их союз не продержался и года, и он снова принялся таскать меня в свою студию, в кино и на прогулки. И помогал мне в подготовке теперь уже моей выставки, которую задумал и согласовал с шефом всё в тех же стенах.

Когда восемь лет назад, после всеобщего развала, я уволилась из театра, где работала художником по костюмам, муж настоял, чтобы я сидела дома. А когда по инициативе губернатора ему, мужу, как достоянию нашего края, выделили новую большую квартиру, у меня появилась своя комната, в которой я устроила мастерскую и делала кукол, наряжая их в старинные костюмы, которые шила по подлинным образцам.

Вот Ромашка и придумал мою выставку.

И сейчас мы оказались в его квартире по пути из студии, чтобы забрать кое-какие материалы для неё, и чтобы Ромашка переоделся в парадное, поскольку сегодня наше семейство собиралось в ресторане отметить очередное повышение моего мужа.

Но его «вызвали», сказал Ромашка. Это слово действовало магически и обозначало рядовое явление, к которому давно привыкли. В таких случаях мероприятия переносились на ближайшее удобное для всех время и никогда не отменялись.

* * *

– Я, правда, болван? Повтори.

– Я пошутила.

– Нет. Так ты не шутишь. – Он опять заключил меня в кольцо своих рук, опершись ладонями о стену за моей спиной.

Я не могла вынести его взгляда и опустила глаза.

– Я, правда, пошутила.

– А я не шучу. Я люблю тебя.

Если бы он снова обнял меня, я не сопротивлялась бы. Но он стоял, как стоял. Я ощущала его дыхание на своём лице. Вот он, так близко… мужчина, пылающий страстью ко мне…

Засвистел чайник, но Ромашка не шелохнулся.

– У меня есть муж. Твой родной брат, между прочим.

– А ты уверена, что он тебе муж?

– То есть?..

– Ты вообще-то знаешь, что такое муж?

– Убери, пожалуйста, звуковое сопровождение. – Возбуждение спало, взамен пришло лёгкое раздражение. – Я не хочу чаю. Пойдём в комнату, и ты мне всё расскажешь. Что такое муж, например. Может, я, и вправду, не всё о жизни знаю в свои сорок четыре.

– Ты и в сто сорок четыре не больше будешь знать. – Буркнул он и отошёл к плите, а я пошла в гостиную и села на диван.

Что-то не так. Какая-то смутная тревога, похожая на предчувствие беды, просыпаясь, ворочалась во мне. И ещё раздражение, причину которого я подозревала, что только усиливало его.

Ромашка долго не появлялся.

Яркое вечернее солнце пробило щель в тяжёлых портьерах, и комната оказалась расколотой пополам. Я следила за полётом пылинок: одни кружились вверх-вниз, другие, как астероиды, стремительно появлялись и исчезали.

Он остановился в дверях. И я вдруг снова, словно впервые, увидела его. Как же красив этот молодой мужчина, который мне ни больше, ни меньше, чем брат.

Снова во мне проснулось то, что, должно быть, называется женщиной, на время заслонив тревогу и раздражение, и мне захотелось, чтобы он пошёл на поводу у своих чувств, не ожидая моего одобрения.

Но он стоял по другую сторону заполненной светом трещины, словно за гранью действительности, в зазеркалье, и смотрел на меня. Сейчас он шагнёт оттуда сюда и опять станет мне братом.

– Ну, рассказывай. – Сказала я.

Он подошёл и сел в кресло напротив.