Хейли стоит в гостиной, где по белому ковру алыми пятнами кровь. Она смотрит на дочь, когда-то бывалой младенцем; смотрит разочарованно. Не думала она, что воспитывать подростка так сложно, столь разрушающе. Хоуп пятнадцать, а довести мать до ниточки — обычное дело. У неё куча не заданных вопросов и только четверть из них все же задана: где отец? любил ли он? отец, отец, отец. Хейли кажется, что так часто Клауса она никогда не вспоминала. Вразумить Хоуп и исправить ее мнение о Клаусе для Маршалл намного сложнее, чем кажется, потому что вспоминая его, она дышит надрывисто, теряет возможность говорить и сердце дробится на части. Потому что, черт возьми, осколками острыми по телу, Хейли нуждается в нем больше, чем кто-либо.

— Мой отец ужасен! — говорит Хоуп, не имея понятия, насколько Маршалл согласна и насколько сильно не согласна, потому что чувства у неё противоречивые, смешанные с размытыми границами.

— Не говори так, Хоуп, это не так, — совладав с собой произносит Хейли. И она действительно считает, что Клаус не настолько ужасен, чтобы не любить, чтобы не заслуживать любовь родной дочери. Голос предательски дрожит. — Он многое сделал для тебя. Мы многое сделали ради тебя, все для того, чтобы у тебя была семья и счастливая жизнь.

— А в итоге я расту без отца, — возмущается девчонка, театрально закатывает глаза. — Что он такого сделал, что ты защищаешь его? — ей правда было интересно, потому что Хейли так не защищает никого.

Хейли туго сглатывает, теряя счёт времени. Ей бы сказать, что они чуть жизни не лишились ради нее, что ради этой вредной девчушки готовы на все, что мир перевернули, но она молчит, потупляя взгляд. Ей очень больно, потому что когда-то маленькая и улыбчивая Хоуп, затерялась за серьезной, раздражительной девушкой. Маршалл бы произнести, наконец, все их с Майклсоном заслуги, всех их шаги отречения.

— Не молчи, мам.

И у Маршалл это была последняя капля, которая безнадёжно испарилась. Хоуп не знает, на что они пошли ради неё, потому что оба скрывали прошлое, чтобы не затмевать будущее дочери, чтобы та жила как нормальная девочка. И Хейли точно знает, что где-то вдалеке Клаусу тоже больно и не оттого, что он не видит дочь, хотя от этого тоже, а из-за того, что старания его не ценят, что родная дочь называет неудачником.

— Твой отец всегда дорожила тобой, с самого рождения. Я хотела убить тебя, выпить аконит и избавиться. Не смотри на меня так, чтобы ты делала, если бы забеременела в девятнадцать от кровожадного гибрида, м? — она склоняет голову, а Хоуп пожимает плечами. — Узнав об этом, твой отец чуть не убил меня из-за тебя, ради тебя. Я уверена, что когда он узнал о том, что ты жива и твоё сердце бьется у меня в животе, на лице его мелькнула улыбка тёплая, добрая. Я такую не видела у него никогда. Тебе говорить в подробностях о том, что я фактически умерла, когда родила тебя, что ведьмы перерезали мне горло? Мне говорить, что мы боролись с ведьмами за тебя? Рассказывать о том, что сначала нам нужно было отказаться от тебя, чтобы заполучить? У нас была долгая разлука с тобой и мы оба страдали! В тот день я поняла, что несокрушимый Никлаус Майклсон все же победим. Мне сообщать тебе о том, что ради тебя, Хоуп, мы с твоим отцом примирились, когда за плечами у нас была настоящая война? И это лишь малая часть того, что мы сделали для тебя, милая. Ты для нас все, но пойми, чтобы защитить тебя, вы с отцом должны быть порознь. Он любит тебя. Всегда будет.

И у Хейли в душе настоящий ураган отрицательных эмоций. Ей больно настолько, что чувствует, как сжимается сердце и будто кувалдой по груди. Она вспоминает его глаза, полные поддержки в последнее время, без намёка на осуждение. Вспоминает его хриплый голос, который в трубке телефона слышала ещё пару часов назад. У неё мурашки по коже от того, что она сказала, от тайны, которую она раскрыла. Упоминание Клауса для Хейли тяжко. В груди что-то больно колышется от осознания того, что быть им вместе запрещено. Ощущает, как на сердце появляются множество сукровиц, потому что слышала тонкий голос Кэролайн по разговору с Клаусом. Хейли Маршалл в последние семь лет постоянно больно, словно это — нормально, типично. Она высоко поднимает подбородок, смотря на дочь.

— Больше никогда не говори о своём отце плохо.

— Хорошо, мам, — отвечает Хоуп понимая, насколько сильно сделала больно матери. Она знает, что ущербная дочь, что такую и врагу не пожелаешь, что в детстве была намного лучше. — Прости меня.

— Конечно. — обнимает дочь крепко-крепко, потому что она действительно её спасение. Она не даёт ей утонуть в собственных монстрах, не позволяет жить проблемами. Хейли держит ее ещё минуту, чувствуя, как сердце успокаивается, потому что обнимает не только дочь, но и Клауса.

Хоуп уходит, стараясь как можно мягче попрощаться. Чувствует, что маме не по себе от этой темы и почему-то плохо. Хоуп давно научилась отличать поддельную радость во взгляде от настоящей, и она точно знает, что сейчас натянутая улыбка матери — настоящая, просто от мрачности города, нависших туч и плохого настроения, приходится ее именно натягивать. Просто Хоуп Майклсон не знает настоящей причины грусти Маршалл.

А Хейли ведь один раз в жизни любила. Да, признавать не хочет, что любит скверного тирана, монстры которого поделены именно с ней. У неё сердце постоянно ноет из-за тоски по незначимым касаниям Клауса, по его сладко-ненавистному «Волчонок». Место ее раньше было рядом с ним, рядом-рядом, чуть ли не под боком; однажды он рукой своей ее обнимал; когда-то Хейли могла нагло ворваться к нему в комнату, нарушив идиллию тишины и начать спорить; раньше все считали ее — его женой. Но все это прошло, размылось и превратилось в воспоминания, режущие болью. И у Маршалл была возможность стать его, но гордая волчица никогда не склонит голову. А ведь когда-то Хейли Маршалл и любила, но сейчас остались лишь от этого ошмётки.

========== //2// ==========

У Кэролайн все те же блестящие золотистые локоны, худые руки и изящная фигура. Мимика ничуть не изменилась, да и сама Форбс совсем не поменялась. Клаус отмечает лишь то, что она поумнела и стала мудрой, достаточно спокойной и уже не импульсивной. Родительский долг поменял ее от самого основания и когда-то игриво-правильный характер сменился на разумный. Она больше не тараторила, перед тем как говорить думала, но глупость все же осталась — иначе бы зачем она приехала к Клаусу.

Кэролайн сидит в холле его дома, где на полу валяется парочка невинных жертв. Раньше ей было бы тошно, противно, как минимум, она бы осудила его и взглядом смерила, но сейчас для неё это привычное дело. Форбс больше не осуждает, ей мало кого жалко и Клаус понял, что стала она более сдержанной и холодной.

Они разговаривают о детях, о школе и успехах Хоуп. Она расхваливает его дочь, потому что надо, но не потому, что это действительно так. Хоуп давно скатилась и совсем недавно разучилась контролировать себя, возможно, гормоны, но почему тогда у Лиззи и Джози все идеально? Может потому, что воспитывают их нормальные родители, не поломанные, как Клаус и Хейли? А может потому, что Кэролайн милая и добрая, а Маршалл лишь подобие всего этого? Скорее потому, что жизнь у них разная и приоритеты тоже.

Клаус и Кэролайн потихоньку скатываются к интимной теме, к более личной. Тема отношений давно была затронута, просто Майклсон избегал ее, потому что не желает говорить о любви, о страсти. Его сердце давно поделено с Хейли, и он даже понять не может, какой любовью именно любит ее. Он разучился различать любовь от страсти минутной.

— Я не люблю тебя. Больше не люблю, — резко говорит гибрид, допивая бурбон, оставляя стакан пустым.

— Что? — задаёт вопрос Кэролайн.

Мужчина злится и сжимает стакан в руке. Его раздражает вся обстановка, его раздражает она. Ему бы сказать, чтобы она уходила и больше не возвращалась, что давно разлюбил ее и пора бы уже забыть друг друга, но Клаус лишь молчит, медленно погибая от тишины и неловких молчаний. У него взгляд тоскующе-горький по Хейли, по перепалкам с ней и по ее заботе, скрывающейся под толстым слоем ненависти.