Вера все еще билась в немой истерике, пытаясь сбросить с себя охальника. Не судьба. Рывком постоялец задрал подол, сильными коленями раздвинул оголенные бедра и отыскав вожделенное отверстие рывком вогнал в него восставший орган, понимая, что насилует девственницу, но не обращая на это ни малейшего внимания.

Вера вскрикнула от резкой горящей боли и завыла. Ей казалось, что внутри что-то раскаленное увеличивается до невероятных размеров, пытаясь разорвать пространство внизу живота. Потом это нечто начало конвульсивно сокращаться, по ее бедрам потекло горячее и липкое. Это длилось всего несколько мгновений, однако достаточно, чтобы Вера лишилась сознания, почти перестав дышать...

Иван привстал, оглядел происшедшее, вытерся хладнокровно о задранный подол, еще раз протер руки, брезгливо посмотрев на пятна крови вперемешку со спермой и ухмыльнулся, по привычке огладив усы. Чем не гусар. Победитель. А ведь могло все быть по-иному.

Мужчина засуетился, судорожно собирая свои нехитрые пожитки, оглядел внимательно все вокруг, достал наган и пошел к постели, где только что осрамил молодицу. Вера очнулась, смотря на него мутными от слез глазами, видя только размытый неясный силуэт обидчика. Иван потряс наганом, потом махнул рукой.

- Э-э-э... Убью, если что... Тьфу. - Брезгливо сплюнул в сторону Веры и выбежал. Через несколько минут захрустели на снегу копыта и послышался скрип уносящейся прочь дрожки.

Вера поднялась, не глядя на окровавленную постель, шатаясь пошла к себе в комнату.

- Все. Теперь все... Что я тятьке скажу? Почему? Почему я? А люди? Как теперь на люди показаться? Жить не хочу. Теперь я грязная, гулящая. Пропащая теперь. Такую, никто замуж не возьмет....

Вера зарыдала без слез, сотрясаясь до икоты каждой клеточкой опороченного, обесчещенного молодого тела. Сил хватило только на то, чтобы забиться в дальний угол. Глаза опухли от слез. Горло сдавило спазмом от рыданий. Она сидела, опустив руки, и качалась, словно укачивая свое ушедшее разом детство.

Такой и застал ее отец. Только сперва его встретили тишина и пустота темного дома. Дочка не встретила, чего никогда прежде не бывало. Предчувствия не обманули. Чуяло его отцовское сердце неладное, только посчитал - блажь. Внутри все оборвалось. В сердце вогнали стальной огненный шип. Он зажег керосиновую лампу, осмотрелся, увидел смятую окровавленную постель. Знал! Чувствовал! Дочка!

Матвей посмотрел с укоризной и ненавистью на образа. Плюнул в их сторону и повернул иконы лицом к стене.

- Нет от вас никакой заступы. Сперва, жена, затем я, теперь дочка... Если и есть ты, Господь, то совсем не добрый...

Он прошел в комнату Веры. Увидев ее страдания, молча, снял шапку и упал на колени.

- Прости! Прости, родная! Это я во всем виноват! Я.

Вера его не слышит. У нее в ушах шум, в голове пелена. Она и сама не знает, кто теперь и жива ли. Матвей дотронулся до ее лица, огладил ласково, прижал к себе.

- Ничего, дочь! Ничего. Меня тоже никто не спросил, когда на войну помирать отправляли. И мать твоя не по своей воле голодная работала задарма круглые сутки, через чего и преставилась. Видно такова наша мужицкая доля. Ничего не поделаешь. Судьба. Зато у меня есть ты, а у тебя я. Разве это мало? Проживем. Еще и счастье увидим. Я тебе обещаю...

Осенью, в самый грибной сезон, Вера родила. Две замечательные девочки. Старшую, она появилась на час раньше, назвали Алевтина. Младшую величают Варвара. К тому сроку, как родить, имена уже были заготовлены. Макар не посмотрел, что назвали не по святцам. Очень уж обижен он на того Бога, что посылает людям одни несчастья, причем совсем незаслуженные.

За повитуху был отец. Он очень удивился числу и размеру малышек. Такого чуда, когда рождение близнецов, в их местности прежде не бывало. Они до сих пор скрывали от общества беременность Веры, боясь порицания и презрения односельчан.

На деле этого не случилось. Целую неделю заходили к ним соседи с подарками и поздравлениями. Откуда и как прознали про появление двойни - не понятно, только в маленьком поселении ничего от людей не скроешь. Несли муку, крупу, картофель, отрезы холста и ситца, кур и даже гусей.

Матвей не успевал наливать стаканчики "за здравие". Вера? враз просветлела лицом и сердцем, с упоением принявшись учиться быть матерью. Особенно по вкусу пришлось ей кормление дочек. Хоть порой это было и больно, но к ней опять вернулось томление, как в девичестве. Иногда внизу живота что-то начинало судорожно сокращаться, даря небывалые прежде ощущения, которые Вера ждала, как прежде ожидала встречи с любовью.

Девочки подрастали быстро. Были они похожи, как две капли воды. Дед и мать зачастую не могли отличить одну от другой. Пришлось пришивать на платьица тесьму разного цвета, что вызывало бурю негодования обеих, желающих все такое же, как у сестры.

Лицом и сноровкой девочки совсем одинаковы, а характером разные. Старшая, Алевтина, добрая и нежная. Прижимается, ластится, следует за мамкой хвостиком, учится у нее всему, стараясь упредить ее желания. Варвара хитрее и изворотливей. Любит подшутить, обмануть, схитрить. Совсем немного.

Вдвоем им хорошо и весело. Вместе они занятные, никого не тревожат. Изредка выходят конфликты, когда занятия не хватает на двоих. Тогда, бывает, подерутся. Потом обнимаются, ластятся, норовят сделать дружке приятное.

Так и выросли. Никто оглянуться не успел, как созрели ягодки разом. Мамка им нашептала кое-чего, научила, как с такой оказией справляться, зная о том на личном опыте. Еще рассказала, от чего детишки родятся, показала, как и откуда появляются котята.

Этим только разогрела их любопытство. Неожиданно появилась потребность разглядывать свое и сестры тело, трогать его, испытывая неведомое прежде возбуждение, хвастаться набухающими сосочками и первыми волосиками между бедер.

Пришла пора и на мальчиков посмотреть внимательно, изучая и отмечая происходящие у них изменения. Оказывается кроме соплей у них есть красивые сильные мышцы, изумительные глаза и губы... А голос. Совсем, как у взрослых. И отчего так волнуется сердце, когда соседский Егор нечаянно заденет даже не рукой, а всего-то рукавом своей рубахи?

Алевтина первая отметила, что мальчишка стал статным красавцем. Только рыжий совсем . Их семья на всю округу такая единственная. Волосы медные, словно выкрашенные луковой шелухой, какой яйца на Пасху расцвечивают . Ей даже нравится. Глаза у него карие. И такие глубокие-глубокие, как озера перед наступлением сумерек. Еще он замечательно морщит нос. Тогда на нем появляются поразительный и загадочный рисунок, до которого хочется дотронуться губами. Про губы и говорить нечего, настолько они притягивают взор. А как ловко закидывает он на скирду полный навильник сена, словно оно ничего не весит. Хочется, чтобы вместо сена он поднимал ее... и прижимал. Тогда она сможет положить свою голову на его плечо и понюхать, чем он пахнет. Правда - чем на самом деле благоухает мужчина? Нет, не мужчина - юноша. Чем пахнет дедушка, она знает с детства. У него терпкий и очень родной запах, как в старом доме. У мальчиков наверняка иначе. Нежнее, что ли. Думает, если вдохнуть запах Егорки, у нее наверняка закружится голова. Конечно и без того внутри все вертится, как юла. Особенно мысли. Где они все были раньше? Интересно, что он думает о ней? Наверно совсем ничего. Она ведь простая девчонка. У нее даже грудь как следует не подросла. Все - равно, красивая. Лучше, чем Варька. Та, задавака и слишком хитрая. Варя не такая. Егорка тоже не такой. А какой он? Он хороший. Как же хочется дотронуться до его лица, послушать, как он говорит... Варюха ни о чем и не о ком, кроме него, не может думать. Неужели он этого не видит?

Видит, милая девочка. Еще как видит. Еще и думает почти как, как ты. Только он тебя боится гораздо сильнее, чем ты его. Оглянись и увидишь, как следует за тобой тенью и ждет, когда настанет миг, в который он сможет обратиться к тебе или помочь чем. Например, поднести ведра от ручья.