После обеда Мати, по привычке не дожевав последнего куска, уже болтался на улице.

Было тяжко, зной отуплял, от солнца болели глаза. Приятель-сосед тоже подоспел со своими поросятами. Эти два никудышных поросенка доставляли мальчишкам бездну хлопот. Никогда из-за них нельзя было спокойно покупаться. Вот и сейчас они неслись вперед по пылище, прямо как угорелые. Однако ребята плелись за ними на удивление безучастно. От жары они были как вареные, ничего не хотелось, глаза зудели от яркого света. Впереди, над кремнисто-желтым рукавом реки, переливчато колыхался воздух.

От конца улицы до воды было рукой подать. Наваленные на берегу кучи мусора тусклыми, пыльно-зелеными островками обступал доходящий до колен бурьян. Поросята обыкновенно прохлаждались здесь, в тенечке. Приходилось, правда, подождать, пока они улягутся.

Место для купания было чуть выше. У плотины, где и поглубже, и дно песчаное.

Оттуда доносились неистовые вопли купающихся. Обожженные солнцем, голые ребятишки возились в траве, а потом всем скопом, пронзительно визжа, бросались с высокой плотины в воду. Или неподвижно растягивались на солнце, на раскаленном песке.

Некоторые обмазывали друг дружку грязью и, взвизгивая, радостно скакали, словно чертенята. Если кому-то надоедало купаться и он выбирался на берег, то черномазая команда с громким хохотом набрасывалась на него с объятиями, так что ему опять приходилось лезть в воду.

За одним парнишкой пришла мать. Скуля, он натягивал на себя мокрую одежку. Женщина взяла сына за руку, он вырывался, чтобы удрать, и она принялась лупить его. Остальные улюлюкали им вслед. Женщина обернулась и, выкрикивая что то гневное, погрозила им. Но руку-то сыновью она выпустила! Мальчишка — фьють — припустился от нее во весь дух. Она за ним. Тяжело дыша, заплетаясь ногами в лебеде, в которой застревала ее юбка.

Голозадые ребятишки от хохота пошлепались на землю

Горя от нетерпения, приятели ждали, пока поросята утихомирятся. Они как раз облюбовали себе местечко под большим кустом лебеды. Ребята тем временем разделись и, голые, с торчащей из-под мышек одеждой, стояли и ждали.

Но поросята вдруг вскочили, недовольно хрюкая и фырча. За кустом лебеды барахтался в пыли петух, он-то и испугал их своим истошным «кукареку».

Мальчишки рассвирепели. Они побросали вещи на землю и в гневе запустили вслед петуху по камню.

И надо же было такому произойти, чтобы камень Мати попал прямо в убегающего петуха. В самый хохолок. Петух подпрыгнул раз-другой, закачался и повалился лапками кверху. Вот тебе раз! Ребята просто опешили. Подхватили из пыли одежду и уставились друг на друга, перепуганные не на шутку. Потом нерешительно, робея от страха, подкрались к петуху. Он лежал в траве неподвижно, с окровавленной головой, ребята же, склонившись над ним с двух сторон, разглядывали его с волнением, но не без любопытства. Однако дотронуться до петуха не решались.

Они то прыскали, то испуганно переглядывались и еще довольно долго беспомощно топтались вокруг него.

Однако крики купающихся настойчиво лезли в уши. Тут как раз захохотали над женщиной, и галдеж усилился чуть ли не вдвое. Это отвлекло внимание ребят, они оглянулись и увидели, что поросята уже мирно посапывают под лебедой. С горькой досадой они опять уставились на петуха.

Немного посовещались, и сосед — наверное, потому, что не чувствовал за собой особой вины, — решительно потянулся к петуху. Они подняли его, затем, то и дело оглядываясь и быстро-быстро перебирая ногами, сбежали вниз к реке, где от купающихся их скрывал береговой изгиб.

Размахнулись, держа петуха за оба крыла, — и вода с плеском сомкнулась над ним. Тогда они сели рядышком на корточки и с большим интересом стали смотреть вслед петуху, как он скользил, застревая между камнями.

Они хохотали, заливаясь, корча друг другу рожи и тыча в бока кулаками. Только когда петух исчез в водорослях, Мати вдруг серьезно о чем-то задумался, потому что какое-то время молча вглядывался в воду. Потом неожиданно вскинул голову.

— Конечно… — сказал он и опять задумался.

— Что «конечно»? Бежим отсюда к чертовой бабушке! — поторопил его приятель и, смеясь, набросил ему на голову подхваченный с камней ворох одежды.

Потом, когда они смешались с ватагой купающихся, думать о петухе было уже некогда, и только на секунду, пока Мати грелся на песке под солнцем, в голове у него мелькнула мысль: а что, если рассказать обо всем ребятам?

И лишь когда вода высинила его губы до синюшного цвета и даже на палящем солнце его била мелкая дрожь, пока он, сидя на траве, судорожно натягивал на мокрые коленки штаны, опять его начал преследовать этот петух. И теперь уже всерьез.

Конечно. Этот петух был для Мати не то, что остальные. Этого петуха его мать подарила нищенке Жуже. И Мати сам относил его соседке.

В маленькой задней комнатушке стояла страшная вонь. Жужа сидела посреди комнаты на куче тряпья и щипала перо. Она чуть не заплакала от радости и все поглаживала мальчика по лицу. А он, хотя и стеснялся отвернуть голову, ужасно страдал от прикосновения морщинистой, темно-коричневой руки и едва решался вздохнуть в этой вонище. А Жужа без умолку жаловалась ему.

Впрочем, она каждый день ковыляет, кашляя, вдоль по улице со своей клюкой и, если кто из прохожих остановится рядом с ней, тут же принимается ему жаловаться. Глаза у нее всегда на мокром месте, кажется, будто она и не перестает плакать.

Мати охватило неприятное, острое чувство. Что-то вроде Дурноты, пришлось помотать головой, чтобы отогнать его. Мальчик даже не стал дожидаться приятеля и отправился домой один. По дороге он, понурившись, размышлял.

От Жужи его мысли перешли к матери — тут он остановился.

— Неправда, вовсе это не я… — сказал он вполголоса, словно уже стоял перед матерью.

Потом в голове мелькнуло: вечером он залезет в сарай и поймает другого. Но тут же стало ясно — не выйдет. Между тем Мати добрался до улицы.

Перед ним шел почтальон. Тяжелая сумка в такт шагам била его по боку. Мати уже довольно долго шел за почтальоном и не замечал этого. Но, как только заметил, мысль о петухе сразу же вылетела у него из головы. Он изо всех сил старался идти в ногу с почтальоном и в такт повторял про себя: «Вовсе не я, вовсе не я…» А когда они подошли совсем близко к дому, смеясь, припустился бегом и влетел в калитку.

Они полдничали на веранде, в холодке, как вдруг слепящая белизна изгороди, что была напротив, поблекла. Налетел ветерок, и принесенные им редкие увесистые капли, шлепаясь на проселочную дорогу, поднимали крошечные облачка пыли. По улице разлился тяжелый запах дождя.

Раз-два, девушки подхватили стол, и, только втащили его в комнату, полило как из ведра.

Стулья тоже внесли и с боязливым восторгом наблюдали за грозой. Все вздрагивали от раскатов грома, работники крестились.

Мати залез коленками на стул и прижался носом к стеклу. Смотрел, что творилось снаружи.

«У-у-у-х», — проносился по улице вихрь, с яростью набрасываясь на деревья перед домами, и Мати готов был кричать и прыгать от восторга.

Через двор, хохоча, бежал работник с ворохом сушившегося белья, про которое забыли.

Примерно через час гроза двинулась дальше. Дождь залил сухой блеск выцветшей, пепельно-голубой дранки на крышах, и теперь их теплая коричнева притягивала взор. И весело, здоровым смехом смеялась сочащаяся каплями зелень листьев.

Вода застряла на улице в огромных лужах, и ребятишки, гомоня, шлепали по теплой жиже, словно утки.

Мати в ярости носился по комнате, гоняя шляпу-. Пинок — и он рванулся к двери. Но, открыв ее, увидел на улице что-то такое, от чего сразу сник, и, крадучись, прошмыгнул на стул в углу комнаты. Испуганно ерзая на стуле, он мял и вертел в руках шляпу.