Дело в том, что дичь со связанными ногами охотники испокон веков носят, повесив на палку. У Гажи палки с собой не было.

А потому подошел он к росшему возле межи кусту, чтобы вырезать палку роскошным объездчиковым ножом.

И вот только срезал Гажи подходящую ветку и начал строгать ее, удаляя боковые побеги, как взгляд его чуть поодаль обнаружил на чистом снегу еще цепочку следов. И следы те тоже вели к подозрительной снежной кучке.

Только кучка эта была уже не на меже, а перед грудой камней.

Конечно, Гажи двинулся прямиком туда.

И вовсе не удивился уже, что под снегом и тут оказался убитый заяц. Только у этого кровь была не на морде, а на спине. Но задние лапы тоже связаны.

Гажи вздохнул. Эх, курица тебя забодай! Теперь два зайца будут ему на плечи давить, когда он станет взбираться по склону.

Гажи мог разве что утешить себя тем, что если на концы палки повесить по зайцу, то они по крайней мере будут друг друга уравновешивать.

Поднял Гажи свою добычу и устроил на плече палку, на которой, впереди и сзади, висело по зайцу, словно какой-нибудь ветхозаветный раб в Ханаане, несущий огромные виноградные гроздья.

Нет, ей-богу, это же смех просто!

Только хотел Гажи тронуться с места, как видит, еще цепочка следов на снегу. И ведут следы к новому подозрительному холмику!

Это уж слишком! Третий заяц!

То есть: какое там третий! В этом сугробе, последнем, лежал не один, а три мертвых зайца. И три эти зайца были самыми большими и толстыми из всех найденных до сих пор.

Гажи, бедняга, даже и не охал уже! А стонал, видя такую груду свалившегося на него божьего вознаграждения.

Но не мог он бросить такое сокровище, такое количество вкусного, жирного мяса и мягких шкурок. Взвалил он на плечи палку, едва ли не ломающуюся под весом четырех откормленных зайцев, пятого же взял в руку и двинулся в путь.

К сожалению, пятого зайца было так неудобно нести в руке что Гажи понял: из-за одного он рискует остальных не донести до дому.

Так что Гажи, поторговавшись немного со своей совестью зарыл пятого зайца обратно в сугроб, в котором нашел самого первого.

И затем окончательно направился к дому.

Страшным был этот путь, вот вам святой истинный крест!

Гажи вообще не мог понять, как это он, чувствуя каждый момент, что сейчас упадет и умрет, все-таки продвигался с грузом все дальше и дальше.

Взбираясь по склону наверх, он то и дело оскальзывался и падал. И сначала реже, а после чуть не через каждые десять шагов перекладывал палку с одного плеча на другое.

Но в конце концов добрался все-таки до деревни.

Сил у Гажи осталось уже так мало, что, поднявшись на холм, он тащился медленнее и останавливался больше, чем на всем расстоянии от поля до вершины.

Теперь, если Гажи пытался пройти хоть на два шага больше, чем мог, его начинало шатать, и он падал. А на обледенелой дороге подняться, да с зайцами, было куда трудней, чем на снегу. Так что он предпочел останавливаться через каждые десять шагов и, едва переводя дух, одолевая непомерную тяжесть в руках и ногах, зовя господа бога на помощь… в конце концов оказался все же у двери объездчикова дома.

И тут последняя капля сил оставила Гажи. Ноги его отказались нести безвольное тело, и Гажи, с зайцами и со всем прочим, рухнул на дверь вперед головою.

Не будь Гажи так измучен, он еще во дворе услышал бы истошные вопли объездчиковой жены, плач ребятишек и разъяренный крик самого хозяина.

Жена у объездчика была еще крепче, еще упитанней и румяней, чем он сам. Конфетка просто была, а не баба. Росли у него уже трое чудесных детишек. А четвертого она как раз носила под сердцем.

У любой женщины, когда она в положении, характер хоть сколько-то, а меняется. Объездчикова баба, та все время была в каком-нибудь раздражении. То из-за пустяковых причин на нее находили приступы ярости, то она впадала в другую крайность: в слезливую размягченность. Кроме того, ей то и дело чего-то до смерти хотелось. Если кто на глазах у нее что-то ел, а ей не давал, то она вынести этого не могла и как больная вся становилась. А в последнее время эта ее причуда стала еще сильнее. Да еще и усугубилась, потому что хотелось ей все какие-то самые невозможные блюда. То, скажем, соленое, то, наоборот, кислое, то еще черт знает что.

Про бабу эту можно спокойно сказать, что жизнь ее слишком избаловала. Была она дочерью богатых крестьян; правда, детей в семье с нею было семеро, но все равно воспитана она была так, что все время за ней прислуга да батраки ходили. Впереди светило ей неплохое наследство. Никогда и ни в чем не знала она нужды.

Конечно, кишка тонка была у объездчика, чтобы держать в узде такую бойкую, своевольную бабу. Так что в доме у них то, что хотела жена, исполнялось немедленно.

Когда в полдень объездчик получил весть, что господа из банка едут охотиться, баба первым делом сказала:

— Я надеюсь, ты и нам принесешь зайца? Мне так хочется заячьего паприкашу, я с ума сойду, если ты зайчатины не достанешь.

— Если получится! — ответил на это объездчик.

— Что это за разговоры такие мне приходится от тебя слышать? Как это так: не получится? Всегда получалось. Только в прошлом году не принес! Знаю, знаю! У тебя одна отговорка: граф давал без единого слова, а эти, банковские, жмутся. Если бы хорошо попросил, эти тоже бы дали! Так что, будь добр, постарайся! И смотри, без зайца мне не приходи!

— Ладно. Попробую для тебя поклянчить, может, дадут, — обещал объездчик. И на том спор меж ним и его своенравной женой завершился.

Но что-то подсказывало объездчику: его планы насчет зайчатины в этот день подвергаются очень серьезной угрозе. Особенно он загрустил, увидев, что жена за обедом лишь едва-едва ковыряет сочную фасоль со сметаной, в которой варилась свиная хребтина. Эге, баба всерьез, видать, на заячий паприкаш настроилась! А если он зайца не принесет? Что тут будет!..

Только дело обстояло так, что вопрос о зайчатине в доме объездчика давно уже стал щекотливым и приносил одни неприятности. До того как банк снял угодья в аренду, объездчик, конечно, всегда мог потихоньку себе настрелять сколько угодно дичи из графской, несчитанной. В доме даже приелась зайчатина, приготовленная в самом что ни на есть разном виде: и в супе, и маринованная, и всякая другая.

Чертов же банк свои права взялся блюсти до того строго, что даже в деревне завел соглядатаев, следить за объездчиком. И в первый же месяц, из-за одного или двух подстреленных зайцев, чуть не пришлось расстаться ему со своей должностью. С той поры стал объездчик ужас как строг к любителям свежей дичи. И в первую очередь — к самому себе.

Словом, что говорить: не так просто было ему просить зайца из настрелянных банком, напоминая, что бедный объездчик тоже не прочь полакомиться бегающим по угодьям вкусным паприкашем.

Здесь-то и видно, до чего велика была власть капризной бабы над своим мужем: как ни тяжко было ему, а все-таки выполнил он ее приказание.

Ну а что из этого вышло, станет ясно из разразившегося в семье скандала.

Едва войдя в дом, объездчик сразу увидел, что взгляд жены прикован к его сумке и бекеше: прячется ли там заяц для паприкаша? И еще он увидел, как на лице у жены появляется зловещее выражение. Потому что ее наблюдения в смысле наличия зайца были вполне негативные.

Объездчик, чтобы как-то спасти свою репутацию, поспешно изобразил на лице досаду и стал говорить про потерянный ножик.

— А заяц где? Ты мне про зайца скажи! — оборвала его баба.

— Рассказывать тебе, что там было? — начал объездчик оправдательную свою речь. — Я едва местом своим не поплатился — за то, что тебя послушался и стал зайца выпрашивать. Рассказать?

— Расскажи! Расскажи! — отвечала объездчица. — Давай-давай!

— Ну так вот. Когда мы с возчиком уже собирали дичь на телегу, подзывает меня директор. Зачем, думаешь? Чтобы держать меня целый час и учить, как я с этого времени должен присматривать за охотничьими угодьями.