Я опешил от этих его слов, подумал: «Цирк «Шапито», ей-богу; балаган!», а вслух произнёс:

– Ты, случаем, не шутишь? Сегодня ведь не первое апреля, друг мой.

Но, судя по всему, он не шутил. Он посмотрел на меня, не мигая, снова потёр переносицу и на полном серьёзе повторил:

– Господин Дятлов А. А., необходимо ваше «добро» на продолжение моего пребывания на борту международной орбитальной станции «Альфа». Командир корабля «Союз-2ТТ» Аверин К. З.

С минуту я пораскинул мозгами, понял, что он меня не разыгрывает, и что дело действительно принимает серьёзный оборот, стал выяснять реальную причину его поступка.

– Капитан Аверин К. З., – сказал я жёстко, – что-то я не улавливаю сути происходящего. Вы пробыли в космосе больше тысячи суток, то есть порядка трёх лет. Ваше имя будет вписано в Книгу рекордов Гиннеса. По возвращении домой вы получите очередное воинское звание и вторую звезду героя, на родине установят ваш бронзовый бюст. Вам что, этого мало? Чего вы добиваетесь?

Но он хранил гробовое молчание и только интенсивно тёр переносицу; видимо, здорово нервничал.

– Вы, наверное, забыли, – продолжил я, – что завтра в четыре двадцать девять по Москве экипаж «Союза-2ТТ», состоящий из вас, бортинженера Перепёлкиной и космического туриста Бэсинджер, должен отбыть на Землю. Вы, капитан, похоже, запамятовали, что не вы один находитесь на космической станции «Альфа», что вы по-прежнему служите в армии России, и что в Санкт-Петербурге вас ждёт ваша любимая жена.

Однако на брошенную мной фразу о его жене он никак не отреагировал, даже бровью не повёл, чему, кстати, я очень про себя порадовался, а ответил мне всё в том же духе:

– Я настаиваю на продлении миссии.

Упёрся, как баран.

– Вам нет никакой нужды дальше оставаться на станции, – гнул свою линию я. – Вы благополучно отбыли запланированный срок непрерывного пребывания человека в невесомости. Научные эксперименты, не законченные вами, закончит новая экспедиция. Как единственный опытный специалист, вы отвечаете за жизни ваших коллег-женщин и их успешное приземление. Ваша миссия завершена. Чего непонятно?

Но он опять в ответ не издал ни звука и только мрачно позыркивал на меня исподлобья своими карими, слегка прищуренными глазами.

Я увеличил изображение, приблизил его лицо к себе. Подумал: «Да, постарел, ты, брат, за три-то года. Поседел, полысел, осунулся, вон какие морщины у тебя на лбу появились, прямо марсианские каналы, не меньше. Что же ты, дорогой, у меня выторговываешь? Чего урвать хочешь, шантажист хренов?»

И тут, как солнца луч из-за туч пробился, до меня дошло: «Вон оно, оказывается, в чём дело. Это полковничихи работа. Больше некому. Она натрепала. У них ведь с ним в последнее время вроде как романчик служебный наметился, ну она и проболталась. Ах, ты, девка продажная, стерва лупоглазая! А я-то думаю, что он несёт, темнила».

Прервав своё молчание, я пустил пробный шар в совершенно дружественном тоне:

– Если ты думаешь, Кирилл, что ты зря пребывал в космосе тысячу дней, поскольку тебя не возьмут в первую экспедицию на Марс, то ты глубоко ошибаешься. Окончательное решение насчёт тебя пока не принято. Если ты будешь вести себя адекватно и не выкидывать странные номера, то, вполне возможно…

Однако, не дослушав до конца, Кирилл перебил меня:

– Мне абсолютно всё равно, допустят меня к полёту на Марс или нет. Мне также абсолютно всё равно, разрешат мне остаться на орбите или не разрешат, так как с этой минуты я больше не подчиняюсь никаким командам. Салют, господа-начальники! Я больше вам не слуга.

И отключился.

Я посмотрел на погасший экран монитора, скорчил сверхудивлённую рожу и разразился длинным многоступенчатым ругательством.

Физиономия у министра была отёкшая, словно он только что вылез из центрифуги. Хотя, что такое центрифуга, и как она выглядит, думаю, он знал смутно. Министр восседал за советским, ещё той эпохи, столом, тяжёлым, массивным, основательным, изготовленным из морёного дуба. Стол был заставлен телефонами, пресс-папье, различными канцелярскими принадлежностями. Имелась также и хрустальная пепельница, доверху заполненная окурками от сигарет. За спиной министра висел большой портрет президента. Президент хитро улыбался и как бы говорил мне: «Раз ты Дятел, значит, должен стучать».

– Так ты полагаешь, что Аверин сошёл с ума? – спросил министр, внимательно посмотрев на меня сквозь толстые линзы очков. Уменьшенные глазки министра напоминали поросячьи.

– Полагаю, – ответил я слегка дрожащим от волнения голосом. – Видимо, сказалось длительное воздействие космоса. Тысяча сто восемнадцать суток на орбите – всё-таки немало.

Я сидел на шатком, неудобном, твёрдом, как камень, стуле напротив стола министра, а министр рассматривал меня, словно музейный экспонат, и задавал вопросы.

– С медиками советовался? Что говорят?

– Медиков не подключал из-за боязни утечки информации.

– Почему не пообещал ему генеральские погоны, дом на Рублёвке и пожизненную пенсию по возвращении?

– Думаю, он на это бы не повёлся.

– Чего собираешься делать дальше?

– Жду, когда он снова выйдет на связь, чтобы уговорить вернуться.

– Каким способом?

– Привезу в ЦУП его маму.

– А если он не выйдет на связь? Что тогда?

– Но ему же нужен кислород и пища.

– А если нет? Он ведь, как ты говоришь, сумасшедший.

Я промолчал.

Министр разглядывал меня, словно через лупу букашку. Я не знал, куда от него спрятаться. Хотелось забиться в какую-нибудь щель и там затаиться. Старческие пигментные пятна на лбу у министра своим расположением напоминали Соломоновы острова.

– А если он женщин убил? Ты понимаешь, чем всё это пахнет?

Я не проронил ни слова.

Он резко вскочил со своего насиженного места и принялся ходить по красной ковровой дорожке. Туда-сюда. Мимо картины Шишкина «Утро в сосновом бору» и «Девятого вала» Айвазовского. Не хватало только чего-нибудь на тему Ленина.

– Это же скандал вселенского масштаба. Российский космонавт прикончил свою коллегу и знаменитую американскую актрису. Какая истерия на Западе начнётся. Подмоченная репутация страны. А наши с тобой репутации? Ты представляешь, где ты в результате окажешься? Вылетишь, к чёртовой матери, из фирмы. Без «золотого парашюта». Будешь на бирже труда околачиваться. А я тебе составлю компанию. И это ещё в лучшем случае.

Он вернулся за стол, налил в гранёный стакан воды из графина, выпил, крякнул, покраснел, как рак, и, дыхнув на меня водкой, зло произнёс:

– А во всём ты виноват, падла. Никакой он не сумасшедший. Просто обиделся на тебя за то, что ты, сволочь паскудная, у него бабу увёл…

Помню его маленьким мальчиком, везде сующим свой нос. Одно время мы оба жили в коммунальной квартире на две семьи. Помню, как впервые его увидел, когда он пришёл в ванную комнату с коробкой зубного порошка, зубной щёткой, мыльницей и полотенцем. Он тогда застал меня на месте преступления – я выдавливал в раковину зубную пасту из тюбика. Паста была, кажется, болгарская. «Поморин». Он ввалился в ванную комнату, этакий розовощёкий крепыш, стриженный под полубокс, и очень меня напугал своим неожиданным появлением. Но поскольку он не рассказал моим родителям о том, что он увидел в ванной комнате, я посвятил его в свою тайну.

Помню, как мы с ним ходили за колючую проволоку, за территорию военного городка, в запретную зону, находящуюся у заброшенной железнодорожной ветки. Как копали там порох – «свистуны» и «бочата». Как потом на футбольном поле запускали в небо сделанные мной ракеты, основу которых составляли пустые тюбики из-под зубной пасты и выкопанный из земли порох. Помню, как он радовался, когда впервые увидел, как ракета спускается на парашюте. Потом он сам пробовал запускать свои собственные ракеты (мы оба мечтали стать космонавтами), но у него ничего не получилось, так как он не знал тех секретов, которые знал я.