© Анна Горностаева, 2012

Осень выдалась славная – теплая, почти без дождей, с утренними туманами и особенно вкусным воздухом, еще не наполненным предвещающей зиму студеностью. Этот воздух хотелось откусывать и жевать, так он был хорош. На фоне прощально-голубого неба радовала глаз желтизна берез, кое-где разбавленная темной зеленью еловой хвои; переливались разными цветами фавориты сезона – клены. Чудесная картина, яркая и запоминающаяся, а вместе с тем грустная. Ведь именно золотой осенью особенно остро чувствуется мимолетность и хрупкость красоты, что так нечасто и ненадолго украшает такую же недолгую человеческую жизнь.

На кладбище было тихо и величественно красиво. Впрочем, такая обстановка всегда характерна для этого места. Здесь все живое и неживое спокойно, не торопливо и исполнено собственного достоинства. Сюда приходят, чтобы сделать паузу среди суеты и шума, чтобы задуматься и прислушаться. Бог знает, о чем думают и чем занимаются в это время постоянные обитатели кладбища, а гости их ведут себя, как правило, культурно: не кричат, не сорят, выражение лица выдерживают подобающее, если и распивают спиртные напитки, то исключительно за упокой душ. Неизвестным остается отношение обладателей этих душ к посетителям могил; однако, пока не наблюдалось случаев недовольства и возмущения по отношению к визитерам, с энтузиазмом копающимся на огороженных клочках земли, словно на дачных участках – сажающим цветы, выдергивающим сорняки, подкрашивающим ограду – словом, наводящим порядок по своему вкусу и усмотрению, без согласования с истинным владельцем. Возможно, местные обитатели благосклонно воспринимают хозяйственную деятельность своих пока еще живых собратьев; а может быть, им все равно. Скорее всего, впрочем, ни процесс, ни результат регулярной или случающейся от раза к разу уборки не виден тому, для кого она предназначена, так как находится эта самая личность в данный момент в местах иных, для нас непонятных.

Карина шла по узкой асфальтовой дорожке, усыпанной опавшей листвой, поддевала носком сапога это невесомое золото, щурилась на притворяющееся теплым октябрьское солнце и в который раз удивлялась сама себе: даже здесь, на кладбище, где все проникнуто торжественным покоем и молчанием, где не пристало размышлять о земном и преходящем, а положено как раз наоборот задумываться о вечном и бесконечном – даже здесь преследует ее неотвязная, неизменная идея, ставшая постоянной спутницей последних лет. Одна и та же мысль возникала периодически из ниоткуда, не вызываемая никакими внешними обстоятельствами, никакими ассоциациями, как если бы она притаилась в Карининой голове и вообще не уходила, время от времени интересуясь: ты помнишь? ты знаешь? ты думаешь об этом?

Мысль была до обидного проста и даже банальна: это была мысль о Нем. Что бы Карина не делала – ела, пила, спала, танцевала, работала, ругалась, выносила мусор, смеялась или плакала – всегда оставался уголок сознания, в этом не задействованный и сосредоточенный на Нем. Где сейчас Он? Чем занимается? Кто рядом с Ним? О чем Он думает? Воображение услужливо предлагало картины – одна другой ярче и неправдоподобнее: Он у себя в офисе; Он на отдыхе в Таиланде; Он играет в теннис; Он с семьей на пикнике. Кадры эти складывались из небольшого количества воспоминаний и сведений, имевшихся у Карины, и огромного материала, любезно созданного ее фантазией. Причем фантазия работала автономно, независимо от хозяйки, повинуясь собственной прихоти и изобретая сюжеты, настолько далекие от реальности, что даже Карине была понятна их абсурдность.

То грезилось ей, что Он очень несчастен и каждый день вспоминает о ней, Карине (это была одна из самых приятных фантазий); то представлялась картина идиллического счастья – Он где-то на островах Средиземноморья, с женой и дочкой, на фоне белоснежной яхты; то воображала она Его жалким и беспомощным, в больнице, с переломанными руками и ногами (вот это уж совсем чушь, Карина точно знала, что Он жив и здоров). Эти нескончаемые размышления, не оставлявшие Карину последние несколько лет, не могли не отразиться на ее личности: она часто задумывалась, уходила в себя, иногда веселилась без причины, но чаще впадала в мрачную меланхолию. Окружающие постепенно привыкли к перепадам в ее настроении и воспринимали ее как «девушку со странностями» – замкнутую, не слишком приветливую, отстраненную. Впрочем, окружающих в последнее время осталось не так уж много, а уж близких среди них – совсем кот наплакал. Пересчитать – хватит пальцев на одной руке: бабушка с дедушкой, Миша, дядя Дима, Макс… Нет, Макс вроде бы в этот круг не входил. Мама. Вот о маме было самое время позаботиться.

Карина аккуратно вытащила прутик из железной скобы, открыла калитку и принялась за обычную работу: завядшие цветы в мусорный пакет, памятник протереть, опавшие листья смести. Занявшись делом, девушка немного отвлеклась от Него и переместила внимание на маму. Беспорядок на маминой могиле был недопустим. Пластмассовую вазочку помыть, налить чистой воды, поставить астры. Хорошие цветы – яркие и веселые. Мама, надо думать, была довольна – она всегда любила порядок. Мама сказала Карине: «Молодец, дочка. И не забудь мусор выбросить в контейнер». «Да знаю, знаю», – привычно отмахнулась Карина. Она вообще-то не была особой чистюлей, но, чтобы сделать маме приятное, всегда убиралась у нее особенно тщательно. Остатки воды, принесенной с собой в пластиковой бутылке, вылила на тряпку и протерла ограду, прекрасно понимая, что занятие это совершенно бесполезное – уже пошла пузырями ржавчина по черной краске, надо обновлять, а не мыть. Ну что ж, весной покрасим, кинула Карина взгляд на проходящих мимо кладбищенских рабочих, всегда готовых за разумную плату навести неземную красоту. Скоро все равно снег.

Закончив свой ежемесячный обряд, Карина закрыла калитку при помощи того же прутика, подхватила пакет с мусором и не оборачиваясь зашагала в сторону выхода. Она никогда не просиживала на могиле подолгу, не плакала и не пыталась общаться с фотографией на памятнике, чувствуя, что главное мамино место жительства совсем не здесь. Здесь ее присутствие было обозначено условно, и нужно оно было скорее живым, чем мертвым. Карина посещала кладбище исправно и регулярно, порядок поддерживала, но мамин дух ощущался тут не более, чем где-либо еще. Мама была с Кариной всегда. Так же, как Он.

Мысли Карины опять свернули в знакомое русло, что уже не удивляло и не раздражало ее, как раньше. Ах, если бы Он мог сейчас видеть ее! Знать, что она бредет – одна, по кладбищенской аллее, с пакетом, внутри которого гнилые листья и сухие ветки с маминой могилы! Что бы Он подумал, что сказал? Ничего бы не сказал и подумал, – оборвала себя Карина. Он обо мне и думать забыл. Увидит – даже не заметит… А как удивился бы, узнав, что он для меня – это Он… А все, что произошло за эти годы… Да Он бы ни за что не поверил, что все это – из-за Него!

О Нем Карина знала не очень много, но достаточно: Он на двадцать лет старше ее, счастливо женат, имеет дочь, руководит строительной фирмой, увлекается спортом… Выглядит вполне моложаво, внешность имеет приятную – высок и крепко сложен. Не впадает в излишества, образ жизни ведет правильный, ошибок и промахов в жизни не совершает. Или почти не совершает… А еще она знала, где Он живет, какого цвета у него занавески на окнах, на какой машине Он ездит и в какие рестораны ходит. Она знала, где и как Он любит проводить отпуск, какую одежду предпочитает и даже каким одеколоном пользуется… Но эти знания не приблизили ее к Нему ни на шаг. Ни на шаг за все эти десять лет.

Карина выбросила мусор в большой контейнер и тщательно протерла руки влажной салфеткой. К выходу, обозначенному малоутешительным «Помним, любим, скорбим», она направилась по главной дороге, богато украшенной памятниками, похожими на дворцы, все больше с шестиконечными звездами. Вслед ей пристально смотрел один из кладбищенских рабочих.