И только мать заметит, как страдает ее взрослеющий и такой невозмутимый сын.

Ане не нравилась Инна. Никита понимал это, мрачнел, обижался. Аня догадывалась, исправно старалась отыскать в девушке располагающие черты, но вновь, не удержавшись, продолжала предвзято относиться к ней и придираться по мелочам. Например, Аню возмущало, как Никитина подружка, глядя у них телевизор, сидела на диване: свободно развалившись, положив под локоть подушку, открыто выражая недовольство, когда ее отвлекали.

И еще (в этом уже просто смешно и стыдно признаваться) Инна напомнила Ане Лолу. Кто бы мог подумать?

На ее долю выпала не только материнская ревность, но и ревность женская, сохраненная в воспоминаниях и далеких образах. Аня ясно понимала причины своей непреодолимой предвзятости, пробовала образумить себя, но напрасно.

Иногда Аня начинала говорить о своей неприязни Никите, но ничего, конечно, кроме ссоры, из этого не получалось. Он или угрюмо молчал, кривя губы, или резко отвечал, а потом уходил, зло хлопнув дверью.

— Да ты совсем сдвинулся со своей Инной! — заявляла Саша. — Что ты только в ней нашел? Открой глаза — посмотри хорошенько!

Никита смотрел, любовался и любил.

Почему они не хотят понять его? Почему упорно внушают себе, что Инна плохая, что не подходит ему? Разве они не видят? Не видят так, как он? Она же… Да разве это объяснишь!

Сашка, конечно, думает, что ее Гриша лучше. Ну да! Маме-то он нравится. Это первый раз она встретила его немножко неприязненно, тщательно примеряя его к Сашке. И надо же, осталась довольна! А Инка? Никите непременно хотелось, чтобы она понравилась маме. Как она может не понравиться? Она всем нравится! Она сама говорила.

О черт! Отчего у других тоже есть глаза и уши? Отчего они тоже без труда могут видеть ее и слышать, могут думать о ней? Если бы только женщины, он бы согласился. Нет! Пусть даже им она не нравится. Только ему! Только он будет ее любить. Только он будет на нее смотреть и слушать ее голос.

Разве можно жить, не видя ее?

А мама, когда Инна приходит к ним, через силу старается приветливо улыбнуться. Даже имя ее мама произносит как-то по-особенному сухо и холодно. Почему? В такие минуты Никите кажется, он ненавидит маму за ее неприязнь, и очень хочется крикнуть ей что-нибудь обидное, жестокое, злое.

А Сашка не возмущается, не смеется, не ругается. Сашка смотрит на него с такой жалостью, словно он лежит при смерти, на последнем издыхании, беспомощный и безответный.

Никита достает из стола клочок бумаги с номером телефона и пометкой «РЭУ, слесарь», переворачивает и читает аккуратно написанные поблекшие слова. Непонятно!

Почерк мамин, он знает. Но слишком трудно связать с ней странные слова, горькие, снисходительные. Никита ищет в них тайный смысл. Ему вовсе не хочется узнать их историю.

Ему непонятно, как они подбираются, складываются. Как простые черточки на бумаге могут выражать настроение, чувство, боль?

Ему хочется написать письмо Инке, не позвонить, не признаться при встрече, а именно написать, так же — в палочках и кружочках — рассказать, как он ее любит, как сильно желает, чтобы она принадлежала только ему. Чтобы она могла удостовериться в этом в любой момент, даже когда его нет рядом, прочитать чернильные строчки и убедиться.

Он не равнодушен, он не бесчувствен. Он действительно любит ее. Почему Инна не хочет понять этого? Почему говорит о других? Почему замечает их? Разве ей мало его?

Инна случайно заглянула в окошко, просто так. Захотелось вдруг выглянуть во двор, посмотреть, что там делается. Отчего орут дети? Зачем лают собаки? Куда едут машины? Глянула и застыла. Вот он идет! Тот, про кого она рассказывала Никите. Обративший на себя ее внимание взрослый мужчина.

Это от подружки, мать которой училась с ним в одном классе, Инна узнала, что ему сорок семь. Сама бы ни за что не определила. Никогда не задумывалась над тем, как должен выглядеть мужчина начиная где-то с тридцати. А Никита действительно на него похож. И глаза такие же, и губы.

Инна задумалась.

Интересно, когда целуешься, отличаются губы семнадцатилетнего парня и мужчины в сорок семь? Попробовать бы!

Она представила, как обнимает ее этот незнакомец, какие у него сильные и уверенные руки, какая она, по сравнению с ним маленькая и глупая. Ну уж нет! Вовсе она не маленькая и глупая! Она молодая хорошенькая девушка, обаятельная, сексапильная. Она положит ладони на широкие мужские плечи, и они медленно, чувственно заскользят вниз. Пальцы, играя, расстегнут пуговицу на рубашке, и Никита… Господи, почему Никита? А потому, потому, потому…

Перед тем как бросить в стиральную машину рубашку Никиты, Аня проверила единственный нагрудный карман. Что-то зашелестело под пальцами.

Вот бестолковый! Опять забыл выложить деньги. Нет. Не деньги.

Аня присела на край ванны. Зачем он таскает это с собой? Опять: «Я не виновата в том, что…» Может, она действительно считала себя виноватой. «Случайный роман»! Разве он повторяется? Богдан не поверил в слова о случайном романе. Они не могли обидеть его, написанные под влиянием отчаянной решимости поступка. Как он смотрел на этот листок? Отчего через столько лет те же слова перечитали те же глаза?

Глаза ее сына. Глаза его сына.

Мокрыми руками Аня скомкала записку и бросила на пол, а Никита через несколько дней, снимая со стула чистую рубашку, заглянул в карман.

— Мам! Здесь бумажка лежала! — его глаза спрашивали.

— Я ее выстирала. Я же не знала, — соврала она. — От нее остался только мокрый комок, и я его выбросила.

Аня старательно сохраняла на лице немного виноватое и недоуменное выражение.

— А там было что-то важное?

— Да нет. Просто записка. Старая. Из бабушкиных бумаг.

— А-а-а! — протянула Аня вроде бы облегченно, но вдруг спросила: — Зачем она тебе понадобилась?

— Не знаю, — Никита недовольно свел брови. — Это ты писала?

Аня дернула плечами, намекая на то, что ей жалко тратить время на столь глупый и никчемный разговор, но все-таки нехотя ответила:

— Да.

— Кому?

Да какая разница?

Отчего сын так ухватился за эту записку? Отчего пытается вернуть Аню в давно прошедшее и старательно изгоняемое из памяти?

— Кому? — недовольно переспросила она и ответила резко, раздраженно, внезапно открывая правду: — Твоему отцу!

Никита, конечно же, понял по-своему. Как же иначе? Он не любил говорить об Алешке, поэтому больше ни о чем не стал спрашивать.

Ане действительно понравился Сашин Гриша, хотя до знакомства она представляла его несколько другим. Казалось, с Сашенькой обязательно должно случиться то же, что случилось когда-то с ней, ведь сейчас дочери девятнадцать — всего на год меньше, чем Ане тогда. Поэтому Гриша удивил своей непохожестью с заранее сложившимся в воображении образом.

Средний рост, тонко обрисованные черты, серьезные внимательные глаза. Он всегда аккуратен, собран и, пожалуй, даже официален внешне. Никите он сначала показался непростительно хилым и слабым. Пиджак или джемпер слишком обманчиво очерчивали фигуру Гриши. Но наступившее тепло и короткие рукава летних маек обнажили его жилистые руки, крепкие, словно металлические, а Сашка, не выдержав насмешек братца над стройной худощавостью своего друга, призналась, снисходительно глядя на Никиту, что Гриша уже однажды простреленный, не считая всяких мелких неприятностей.

Гриша работал опером.

«Может, поэтому, — думал Никита, — мама так доверяет ему, почти не переживая за Сашку, если она с ним без скандалов разрешает ей не ночевать дома. Вот если бы он, Никита, пропал на всю ночь, такое было бы…

Гриша старше Сашки на пять лет. Аня приняла этот факт как должное.

Иногда он не появлялся несколько дней. Саша грустила, становилась вялой и безразличной ко всему. Аня не сердилась, не раздражалась и — удивительно — по-прежнему не хотела понимать, что и Никита тоскует без капризной порывистой Инки.