Дворец меня не принимал. Терпел, уважая волю последнего хозяина, но не принимал. Позволяя собой командовать в довольно ограниченных пределах, чтобы я мог поддерживать защиту, он каждый раз давал понять, что делает мне одолжение. Брюзгливая древняя груда камней.

Впрочем, чувство это было совершенно взаимным: я ненавидел эту каменную громадину.

А еще мне постоянно казалось, что защита рухнет. Стоит ступить за пределы дворцового парка, и внутри все сжимается от страха и дурного предчувствия, от болезненной жажды, чтобы это уже наконец случилось. Недобрый пристальный взгляд дворца и запах тлена настойчиво гнали прочь, как можно дальше, а страх и долг требовали вернуться. Последние неизменно побеждали и будут побеждать, пока я жив, но… удовольствия это противоборство не доставляло.

Но этот страх – ничто по сравнению с еще одним, неотвязно преследовавшим меня везде: страхом будущего. Ему было плевать на расстояния и время суток, от него не получалось убежать или спрятаться. Как защитить того, кого я поклялся оберегать, после представления народу, когда божественная защита исчезнет?

Наследника вместе с остальными детьми кесаря учили очень хорошо, не только обязательным наукам, но и тому, без чего не выжить: прививали навык разбираться в людях, подозрительность и осторожность, умение держать лицо. Только никакое обучение не застрахует от ошибок, а каждая из них может стать последней, несмотря на все усилия – мои и остальных безоговорочно преданных покойному кесарю людей.

Чем меньше времени оставалось до представления наследника, тем крепче этот страх вцеплялся в мое горло.

Тогда, семнадцать лет назад, идея казалась гениальной. Спрятать родного ребенка кесаря среди множества других детей, в числе которых будут наследники известных семей, защитить их силой Идущей-с-Облаками. Наверное, тогда это действительно было необходимо. В конце концов, много ли надо, чтобы убить младенца? А защищать одного только наследника богиня отказалась – слишком явным было бы вмешательство. Почему с полусотней детей проще? Я не задавал подобных вопросов, да она бы и не ответила.

Нет, тогда мы поступили верно. А вот что делать теперь?

– Ну, и что все это значит? – вывел меня из порочного круга опостылевших мыслей хорошо знакомый голос.

Я не заметил, когда ушли слуги, оставившие в память о визите чистоту и ненавязчивый запах душистых трав, разложенных по углам. А Рив всегда являлся бесшумно…

– О чем ты? – спросил я нехотя. Разговаривать с ним не было никакого желания, особенно перед советом.

– Про эту девицу. Зачем ты ее притащил? – Собеседник сидел в том кресле, которое парой часов ранее занимал Райд, и сверлил меня тяжелым пристальным взглядом.

Ненавижу, когда он так делает.

– Она талантливый бард, в Верхнем дворце она будет на своем месте, – я пожал плечами, делая вид, что не понял, о чем он.

– Ивар, не держи меня за идиота, ладно? Я еще мог бы понять, если бы тебе просто захотелось молодого тела, девчонка хороша, а главное, чиста, тебе всегда нравились такие бедные овечки. Но твое поведение не поддается никакой логике! И давай мы сейчас пропустим ту часть, где ты заверяешь меня, будто относишься к ней так же, как к тому же Райду и остальным сирым и убогим, которых собираешь по всей Вирате!

Ненавижу, когда он так выражается.

– Или ты начнешь следить за своим языком, или я его тебе вырву, – процедил я, отвечая не менее злым взглядом.

Настаивать собеседник не стал, скандалить – тоже; голос его приобрел увещевательные интонации.

– Да ржа тебя побери! Нужно быть слепым, чтобы не заметить твоего особого к ней отношения. Это пока еще видели несколько слуг да мальчишка, но если ты продолжишь в том же духе, ничем хорошим подобное не кончится. Ты подвергаешь опасности себя, а значит, и наследника!

– Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что делаю, – я поморщился в ответ. – Никакой опасности нет. Во всяком случае, не больше, чем обычно.

– Ладно, допустим. Вряд ли кто-нибудь предпримет какие-то решительные шаги до представления наследника – не идиоты же они, понимают, что потом будет проще. Если ты пообещаешь, что твое помутнение закончится через десяток дней, я извинюсь и перестану трепать тебе нервы. Но я слишком хорошо тебя знаю, и что-то мне подсказывает, оно не кончится, так ведь? Ладно, оставим пока наследника, долг и прочее. Но девчонка, о ней ты подумал? Ты вообще представляешь, на что обрекаешь ее своим особым отношением? Ей здесь житья не будет!

– В Верхнем дворце она в полной безопасности, – упрямо возразил я. Правоту Рива понимал, и все же…

– И ты ее там запрешь, да? – язвительно протянул он. – Серьезно? Это что-то новенькое. Но мы вновь возвращаемся к вопросу: зачем она тебе? Влюбился? Проснулись отцовские чувства? То есть остального курятника тебе мало, недостаточно для реализации инстинктов?

– Потухни! – зашипел я, вскочил…

Очнулся, стоя над искореженным креслом. По пальцам разливалось онемение, как обычно бывает после применения силы. Темный пол устилали палые листья – разлетевшиеся со стола бумаги. Что случилось со столом, я не помнил, а обернуться и посмотреть не решался: чувствовал, ничего хорошего.

– Прекрасно, – прозвучал за спиной все тот же постылый голос. – Один раз устрой такое при ней – проблема отпадет сама собой. Ив, ну какого ржавого гвоздя? Зачем она тебе?

– Она… нужна мне, – пробормотал я себе под нос.

Онемение в пальцах сменилось болезненным покалыванием, и я сосредоточился на этом ощущении: оно сейчас было единственным. Как всегда после помрачения, накатило чувство опустошенности, апатии и оторванности от мира. Не было запахов, звуки слышались приглушенными, как сквозь толстую подушку, да и картинка перед глазами расплывалась. Я чувствовал себя неуютно, как будто тело являлось одеждой с чужого плеча, не подходящей по размеру, а все, что окружало меня, казалось неверным, расплывчатым, будто его и не существовало вовсе.

Рив не понукал, молча ждал, пока я соберусь с мыслями и продолжу. Он никогда этого не скажет, но я знал: чувствует себя виноватым. Он совсем не умеет следить за языком, никогда не умел. Мелет что ни попадя, а когда сердится и раздражен, получаются все больше помои.

– Она нужна мне, – повторил я тверже. – Я чувствую. Мне кажется, она – мой Голос…

– Это чушь, – спокойно припечатал собеседник. – Ты знаешь об этом не хуже меня. Голоса, лиры, вдохновение, души прекрасные порывы – заморочки данов, у нас все гораздо проще. Железо или есть, или его нет, оно не капризничает. Мне кажется, ты просто переобщался с этими… бардами. Единственное, что тебя с ними роднит, – такие вот непроизвольные эмоциональные вспышки. Если, конечно, допустить, будто каждый из них болен, – и он насмешливо хмыкнул, довольный своей шуткой.

– Наверное, ты прав, – спорить мне не хотелось. – Но рядом с ней мне спокойно, как не было уже давно. Можешь считать это моей блажью. Безумец имеет право на странности, как считаешь?

– Я считаю, что мне все это не нравится, но дело твое, – сдался он и тяжело вздохнул. – Поговори с данами, вдруг дело не в тебе, а в этой девочке. Может, не ты стремишься к ней, а именно она тебя притягивает. Ты многое о них знаешь, но ведь не все, а они обожают всякие мутные условия и конструкции из случайных совпадений.

– То, что мы живем, это уже результат случайности. Вся наша жизнь – череда совпадений.

– Об этом я и говорю, – поддакнул Рив. – Какая-нибудь закавыка вроде этой.

– Слушай, сделай одолжение… Потухни совсем, а? И катись отсюда, пока я не разнес еще что-нибудь.

– Какие все нежные, подумать только! – проворчал он, но все же оставил меня в одиночестве.

Поскольку отговорок больше не нашлось, я огляделся, чтобы оценить ущерб.

Стол… Стола больше не было. Кажется, я отбросил его в сторону и прихлопнул: древесная труха оказалась ровным слоем размазана по стене. По счастью, кроме стола, кресла и старой фрески на стене, ничего не пострадало: два шкафа с документами и картами стояли при входе, а сундуки оказались достаточно низкими, один из них лишь слегка припорошило сверху. Другой мебели в просторном кабинете просто не было, да и кресла для посетителей появились здесь по моему приказу: это перед кесарем простым смертным сидеть негоже, а я не стремился уподобиться ему.