В вопросе о социальной базе «школы национальных наук» важен и другой момент. Будучи учением элитарным (хотя эта элита и находилась в оппозиции), идеи школы тем не менее нашли распространение в неаристократических кругах, хотя Норинага стремился внедрить их именно в среду киотосской аристократии, окружавшей императора и враждебной эдосскому сёгунату. Разумеется, в ряды школы активно вливались представители самых разных родов, потерпевших поражение от клана Токугава в борьбе за объединение Японии и стремившиеся к реваншу. Однако лишь около 1/6 ее адептов принадлежали к высшему сословию; остальные – горожане, священнослужители, зажиточные крестьяне и, наконец, купцы, стоявшие на самой нижней ступени тогдашней социальной иерархии си-но-ко-сё. Оппозиционное по сути и по духу, учение «школы национальных наук» не могло найти столь уж широкой поддержки в самурайской среде, тем более что оно выступало с достаточно резкой критикой конфуцианской этики, считая ее застывшей и уже не соответствующей времени и ситуации. Что же касается вопроса об «антифеодальном» характере этого учения, то он в данном контексте представляется второстепенным. Объективно, выступая в качестве контр-элиты, «школа национальных наук» была противником феодального правительства бакуфу, но собственно политический аспект ее деятельности во многом был привнесен извне. Иными словами, она ставила себе целью тотальное возрождение Традиции, а не борьбу с феодализмом, но на каком-то этапе интересы сил, преследовавших эти цели, совпали.

Рассматривая наследие «школы национальных наук» в контексте эволюции японской национальной идеи, необходимо обратиться к концепции кокутай, что наиболее точно можно перевести на русский язык как «государственный организм» (в специальной литературе этот термин принято использовать без перевода). Учение о кокутай было разработано в первой половине XIX в. «школой Мито» (Мыто гакуха), менее оригинальной в философском отношении, нежели «школа национальных наук», но столь же контр-элитарной и более политически активной[6]. Формально конфуцианская, но впитавшая многое из традиции синто и «национальной науки», «школа Мито» является характерным примером синтеза этих идейных тенденций.

Концепция кокутай стала основой философии этой школы, а позднее – официальной идеологической и правовой доктриной мэйдзийской Японии. Согласно учению «школы Мито» во главе с Аидзава Сэйсисай (1782–1863), кокутай – специфически японская национально-государственная общность, объединяющая в единое живое целое: на первом уровне мир богов ками и императора (первосвященника синто), на втором – японский народ (потомков богов) и на третьем – Японские острова (творение богов), мир живой природы вне богов и людей, поскольку принципиально не-живой природы в синто, как и в большинстве восточных традиций, нет. Формированию такого миропонимания, безусловно, способствовали гомогенность японцев, почти два столетия полной самоизоляции и, конечно, фактор островного положения – географическая замкнутость и геополитическая завершенность, организованность Пространства, имеющего как политико-географическое, так и сакрально-географическое значение. В то время Японии было легче, чем любой другой стране, осознать себя именно единым «организмом».

Разумеется, подобная концепция появилась не случайно и не на пустом месте. «В Японии веками складывалось представление о государстве как сложном организме <выделено мной – В.М>, континууме, жизнь которого обусловлена определенным типом связи всего со всем. Все связывалось воедино не законоположениями и не конституцией, а Небом, т. е. законами самой природы, реализованными в конкретных этических принципах», – пишет Т.П. Григорьева[7]. Возвращаясь к теории кокутай, напомним, что учение о государстве как едином целом, как организме высшего порядка, рождающемся, живущем и умирающем по своим законам, – «органическая теория государства» – доминировало в германской, точнее прусской, политической мысли с конца XVIII в., где его создали и развили современники Норинага и Хирата – И.Г. Гердер, И.Г. Фихте и Г.Ф.В. Гегель. Позднее эту школу представляли прусские этатисты Э.М. Арндт, Г. фон Трейчке, П.А. де Лагард, Х.С. Чемберлен и консервативные революционеры А. Мёллер ван ден Брук и О. Шпанн. Сходный вариант этого учения – «государство как форма жизни» (Staat als Lebensform) – был разработан в начале XX в. шведским геополитиком Р. Челленом, который в свою очередь опирался на труды немецкого географа и политолога Ф. Ратцеля. Учение о кокутай сформировалось, конечно, совершенно независимо от европейских теории, но их глубокое внутреннее сходство несомненно.

Однако существовала и принципиальная разница. Европейская «органическая теория государства» изначально претендовала на универсальность, на пригодность для всех государств и эпох всемирной истории, в то время как теория кокутай говорила о специфически японском феномене, уникальном и неповторимом (почему этот термин иногда переводят описательно «уникальная японская государственная сущность»). Иными словами, она как бы отказывала другим государствам в праве на «органичность», видя в них лишь «механизмы». Уникальность кокутай стала основой японской националистической идеологии в первой половине XX в. в качестве главных доказательств этой уникальности использовались такие, популярные еще с XIV в., аргументы как существование «непрерывной в веках» династии императоров божественного происхождения и то, что территория Японии никогда никем не завоевывалась. В этом она решительно противопоставлялась остальному миру. В 1941 г. правовед и видный идеолог национализма барон Хиранума Киитиро (1867–1952), в то время министр внутренних дел, заявил: «Японское государственное устройство не имеет аналогов в мире… В других странах династии основывались людьми. Именно людьми поставлены у власти короли, императоры и президенты в других странах, и лишь в Японии престол унаследован от божественных предков. Поэтому правление императорского дома – это продолжение деяний божественных предков. Династии, созданные людьми, могут погибнуть, но трон, основанный богами, неподвластен воле людей»[8].

Концепции кокутай была вызвана к жизни необходимостью идейного обоснования возвращения императору всей полноты не только духовной, но и реальной, политической власти в стране. В период сёгуната император утратил не только политическую власть, но уже не мог реально претендовать и на роль сакрального, харизматического лидера нации и государства, что являлось существенным отступлением от Традиции. Позднейшая фаза развития идеологии «школы национальных наук» в творчестве Хирата и его учеников и последователей одновременно с возникновением учения о кокутай в «школе Мито» в первой половине XIX в. поставили во главу угла вопрос о восстановлении полноты императорской власти, имея в виду ее не только сугубо политическое, но и сакральное измерение. Практическим воплощением этого стала Мэйдзи исин.

В середине XIX в. режим Токугава переживал тотальный системный кризис, который уже не мог быть преодолен путем реформ сверху, т. е. без радикальной смены элит. Нередко подобные кризисы приводят к духовной деградации и социально-политическому распаду общества и государства и даже к гибельным трансформациям этноса. Не могло более продолжаться и «закрытие страны», но в Японии к этому времени уже сформировалась дееспособная духовная и политическая контр-элита, опиравшаяся на Традицию, в достаточной степени структурированная и имевшая программу действий в сложившихся кризисных условиях. Понимание главных целей и задач было единым, хотя по частным вопросам имелись существенные разногласия, усугубляемые неминуемой борьбой за власть внутри самой контр-элиты. Творцы Мэйдзи исин понимали неизбежность столкновения с «цивилизованным миром» и – в качестве единственно возможной спасительной реакции на это – революционных преобразований, но в основу преобразований они положили возвращение к интегральной Традиции (первоначально в конкретной форме Хирата синто), что позволяет интерпретировать сделанное ими как консервативную революцию[9].