Больше всего на свете Михаэлю хотелось помериться с этим человеком силами. Вот одолеть бы его! Одолеть хоть в чём-нибудь. Хоть просто в грубой силе. А вызвать – не смел. Уважение его к дону Мигелю было столь велико, что даже не посметь вызвать – не казалось стыдным.

Но однажды они сойдутся. Непременно сойдутся в рукопашной. Или сам он как-нибудь решится – или сам Гарсиа Марес его заметит, – и вызовет. И тогда – кто кого.

Тем временем солнце уже почти село, а наш путешественник вошёл в лесок. За ним тихонько топал рыжий Чинк.

Из памяти вдруг вынырнул лазарет.

Одной из обязанностей Мареса является инспектирование полкового лазарета. Как он не боится? Жуткое место. Михаэль побывал там однажды: вынес из боя Родригеса. Родригес очухался ещё у него на руках – и его начало трясти. Боялся операции, боялся смерти, боялся лекаря… Очень боялся. Старался не показывать, конечно, держался, как получалось, – но получалось у него не очень. Харрада просто не смог бросить его там одного и остался, помогать держать на операции, и для поддержки. И после с ним сидел.

До сих пор перед глазами стоит – как беднягу прикрутили ремнями к столу, как потом… Ох он и орал!

В тот день вообще много раненых было.

Вот дьявольщина, лезет же такое в голову. Харрада даже поплевал и для верности перекрестился. Он, как все, любил думать и говорить о славе, о подвигах, обсуждать оружие, боевых коней, боевые приёмы, ратную доблесть. И совершенно не любил говорить и думать о лазарете. Никто не любит. Это вроде дурной приметы.

Он остановился. И остановился его Чинк. Шагнул поближе, упёрся лбом ему в лопатку, и принялся с усилием чесать себе башку – об хозяина, как об забор. Есть у него манера развлекаться: толкнуть, куснуть слегка, взбрыкнуть, пихнуть. Или почесаться. Двенадцать лет скоро – а всё играется. Михаэль пожурил его, поправил седло, но садиться верхом опять раздумал, и подпруги затягивать не стал. Охота пройтись. Времени до поверки достаточно. Спешить некуда.

Хорошо с Чинком: в поводу вести не нужно. Сам ни на шаг не отходит: выучка. И на зов сразу бежит. Надёжен, как дамасский клинок, и верен, как ангел-хранитель. Золотая лошадь. Но любит хулиганить.

Ну и что? Михаэлю это даже нравится. Он и сам любит хулиганить. Вспомнить хотя бы, как по молодости забавлялся. Вот хотя бы, как куриц гонял, по всей Барселоне. И по всей Сарагосе. Стены домов высокие, улочка узкая, курице ни вправо, ни влево не уйти. Даже воспоминание об этом веселит. Летишь с грохотом по мостовой на белом огромном Хорезм-Шахе, задевая за стены. Нужно, свесившись с седла, ухватить удирающую со всех ног орущую толстую куру за крыло или за спину, или за что придётся. Удаётся обычно не сразу. Зато поймаешь её, подбросишь – летит. И хорошо летит! Ни одна поездка в город не обходилась без этого чудесного развлечения.

Делая куриц на минуту свободными, Михаэль словно бы сам причащался свободы. Но это ненастоящая свобода, не та, о которой он мечтал.

Ох и бесился же отец! Если узнавал. Не одобрял. Не затем он учил сына верхом ездить. А что он мог? Велеть слугам выдрать чадо для порядка – и всё. А на чадо такие меры не действовали. Вот когда сам, лично, оттаскал за ухо – подействовало. Михаэль хорошо запомнил тот урок. Было ему семь лет от роду, и он свалился с лошади – в последний, кстати, раз: больше уж не падал. Вернее, лошадь, молодая неезженая кобылица, изловчилась его с себя стряхнуть, да ещё наподдала так, что треснули рёбра. Дон Фелиппе был в ярости. Ещё бы. Думал продемонстрировать другу, как лихо управится наследник с диким конём. А тут такой конфуз. Кричал, что это позор для него и для всего рода, что испанский гранд не может просто так валиться с лошади. Что нельзя позволять скотине быть сильнее тебя. Даже за ухо оттаскал собственноручно. И велел снова ловить «эту чёртову клячу». И Харрада-младший укротил-таки её – страшно вспомнить, как тяжело пришлось, с помятыми-то рёбрами. Но если б сдался, заплакал, пожаловался – дон Фелиппе убил бы. И правильно бы сделал.

С тех пор в нём крепко засело – не позорить род падением с лошади. И не сдаваться никогда. И ещё: любая слабость – позор для мужчины, тем более испанца и дворянина.

Вспомнив отца, бедокур развеселился: какой опасности он так удачно избежал два года назад! Ведь когда ты молод, любишь жизнь, свободу, любишь женщин, наконец, причём всех, и они отвечают тебе тем же – нет большего несчастья, чем «семейное счастье» навек, – да ещё не по своему выбору.

Дон Гуан Фелиппе пригрозил, что лишит его всего, если не женится на ком положено, то есть: на ком велено. Лишит наследства? Как бы не так! Харрада-младший сам, первый, от всего отказался. Дёру дал сразу. Вот и пусть теперь грозный его родитель обнимается сам со своими угрозами и со своим наследством. Вот так. А Михаэлю не нужно ничего. Ему свобода нужна, и ничто другое.

Конечно, будь жива мама, она вступилась бы за сына: всегда вступалась, сколько он помнил. А от отца пощады не жди. Сказал, – женит – значит, женит. Домой путь заказан.

Жаль отца. Он так хотел скорее внуков. Михаэль – последний в роду. Ну и пусть тогда женится сам. А у Михаэля насчёт себя другие планы.

Между тем темнело.

Харрада обнаружил, что, задумавшись, бредёт не по тропе, а, по привычке, гораздо левее, прямо через чащу. Он изучил эти места за время зимнего безделья, и хорошо знал этот лес. Через эти дебри ходят «гулять» во внеуставное время. Местные говорят, где-то здесь прежде была старая дорога. Примерно лет сто назад. А там, чуть впереди, заброшенный постоялый двор. Вернее, то, что от него осталось. Молодой человек хотел было выбраться снова на протоптанную тропу. До поверки гулять не запретно – нет необходимости продираться через кусты до самых позиций. Да ещё в темноте. Но его остановил и заставил насторожиться невнятный шум впереди. Насторожился и Чинк. Потянуло дымом. И, если приглядеться, виден огонь. На постоялом дворе кто-то был. Харрада явно слышал разговор, но не мог пока разобрать. Он решил разведать: не разбойники ли здесь завелись. Неплохо бы, прямо как в сказках. Мысленно возблагодарил Бога за то, что с ним сегодня не дурачок Хорезм-Шах, а умница Чинк, которому можно знаком велеть стоять – и он будет стоять. Затаится, и ничем не выдаст присутствия. Будет охранять тылы. Михаэль оставил своего Золотого Иберийца на часах и начал тихонько пробираться к развалинам, избегая наступать на сучки. Он хотел до драки разглядеть лица.

В развалинах потрескивает маленький костерок, рядом четверо, сидят спиной вполоборота. Рыжего Чёрта они по-прежнему не видели, а он мог хорошо слышать весь их разговор.

Харрада не ошибся, не желая обнаружить себя до сроку: разговор у костра шёл нехороший. Убийство. Подлое. Из засады. Более того, говорили, похоже, о нём. Кому же он так насолил? Сразу и не поймёшь. Врагов хватает: обидел многих, вызывать боятся. Как смешно! А дальше будет ещё смешней – только не этой четвёрке.

Вот один встал и нервно прошёлся мимо костра. Михаэль никак не мог его разглядеть – мешала шляпа. На самые уши натянул, каналья.

– Вы трусы! Я сказал, получится – значит получится. Уж на этот раз точно.

Остальные тоже почтительно встали и топтались на месте. Заказчик – явно этот, остальные – наёмные.

– Сомневаюсь я, господин. Его так просто не возьмёшь. Мало нас, – говоривший повернул голову, и Михаэль узнал одного из своих постоянных собутыльников, Беррано, из канониров. То-то его не было сегодня в харчевне. Сомневается, гад. Правильно сомневается. Куда им против него!

– Верно, троим не справиться, – загнусавил другой, и Михаэль узнал голос кирасира Петерсона – второго такого гнусавого не сыщешь. – Надо бы…