4.

У нас был вечер, все мои подруги собрались летом на веранде. Торт, чай, кофе. Это был 9 класс, когда девушки хотят попробовать все. Я же тоже была маленькая хулиганка. Мы попробовали вино, сигареты. И вот я чувствую, что дверь сейчас откроется, а сигарета у меня в руках, и перед моим носом торт. Я засунула сигарету в торт. «Мама, знаешь, мальчики курить попробовали, спать пошли». И этим наше хулиганство закончилось. Не знаю, поверила мама или нет, но она больше ничего не сказала. Одно время было модно красить волосы. Чернила наливаешь в воду, и этим полоскаешь, получается такой синенький оттенок. Мы же беленькие. Пойдешь на танцы – ты просто супер-пупер девушка.

Первая любовь – Маркус. Он был ниже меня ростом. Единственный парень, который под моими окнами пел серенады. Он меня больше любил, чем я. Когда мы с ним гуляли по улице, кто-то сказал: «Парень ниже ростом, как они так могут?» Вторая любовь – тоже Маркус. Он был кудрявый, красивый, очень хорошо учился. Мы были хорошей парой. Его я не видела с того момента, как закончила Рапловскую среднюю школу. Маркус играл в нашем ансамбле на бас-гитаре. Он долго добивался, чтобы я обратила на него внимание. И он мне нравился.

Рапла от Таллинна – 60 километров. Когда-то мы поехали туда на «Москвиче», 70 километров в час, мне казалось, что мы взлетаем! В 10 классе мы ездили на танцы в Таллинн. Я помню один вечер, это было в феврале – холодно до ужаса. А в то время было очень модно мини. У меня было пальто – мини. Улица, мороз 27 градусов. А я, чтобы выглядеть худой, надела капроновые чулки. Надо было ждать городского автобуса. Он почему-то не идет. Я вижу, как мои ноги в этих капроновых чулках становятся лилово-синими. Наконец, автобус пришел, мы доехали до Дома Культуры. Я стояла у печки весь вечер, и никто ко мне не подошел.

5.

Мама с папой очень любили музыку, значит – дети должны учиться музыке. Я была послушным ребенком. Но кто хочет в 1 классе готовиться к экзаменам, когда на улице уже 30 градусов? Экзамены – в конце июня. Мама села рядом, взяла ветку. Она меня никогда не ударила. Но, видя, что я не хочу учить гаммы, она взяла ветку. Я сдала на «пятерки». И брат закончил музыкальную школу по классу фортепиано. У нас была учительница, она жила недалеко от нашего дома. У нее были две собачки. Когда я играла, эти пекинесы сидели возле моих ног. Конечно, они меня отвлекали. Учительница была в возрасте, она заснула. Пришел маленький пекинес и поднял ногу на ножку рояля. Это я никогда не забуду.

Потом брат начал играть в ансамбле. Если бы он не пел и не играл бас-гитаристом, меня никто и не взял бы в этот ансамбль. Он виноват, что из меня получилась Анне Вески. Первые песни я записала в подвале Дома Культуры. Потому что у нас не было звукоизоляции, если барабаны играют и кто-то поёт, это же делается одновременно. Мы нашли помещение в подвале, а ударник у нас был в туалете. Там каменные стены, и так мы могли его изолировать. Так что я с 16 лет на эстраде, в 9 классе уже стала играть в школьном ансамбле. Но когда я закончила среднюю школу, поступила в Таллиннский политехнический институт. Почему политехнический, я тогда не знала. Как и не думала, что пение может стать моей профессией.

Роман Виктюк

Роман Григорьевич Виктюк родился 28 октября 1936 года во Львове.

Режиссер, актер, сценарист. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа. Работал в театрах Львова, Калинина, Таллина, Вильнюса, Минска, Киева, Москвы. С 1990 – художественный руководитель и режиссер «Театра Романа Виктюка». Постановки «Мадам Баттерфляй», «Служанки», «Философия в будуаре», «Рогатка», «Осенние скрипки», «Мастер и Маргарита» принесли Виктюку мировую славу.

1.

Когда произносят слово «Львов», а правильнее – «Львив», я сразу должен начать говорить на украинской мове. Потому что только украинска мова может передать мой восторг, что в душе остается на всю жизнь. Есть замечательное украинское слово «перехлестье». Львов – это пять мировых культурных дорог. Там встречаются украинская культура, польская, немецкая, австрийская, еврейская, русская. Это создает уникальный воздух города.

С первых же шагов, естественно, я прибежал в Оперный театр. А мне было лет 10, и никто не понимал, чей это ребенок сидит за кулисами на месте помрежа. Все меня обожали, и каждый раз пытались определить: где мама, где папа, кто за мной придет. А никто не приходил. Я мог делать все, что я хотел. В балете «Эсмеральда» у артистки, которая танцевала Эсмеральду, был бубен и козочка. Козочку она не могла мне дать домой на то время, когда у нее был перерыв между спектаклями. А бубен она мне доверяла. Придя домой с этим бубном, я повторял ее знаменитую вариацию.

В один день я увидел, что на 5 этаж идут девочки-мальчики в трусиках-маечках. А я туда не иду. Я попросил дома, чтобы мне пошили сатиновые трусы, маечка и тапочки у меня уже были. Я пришел в громадный балетный зал Оперного театра, у станка всё было занято. Я понимал, что я не могу не стоять первым, поэтому встал у двери. Это было начало зала. Я встал первым. Учительница не поняла, почему здесь еще один ребенок, но ничего не спросила. Наверное, решила, что директор балетного училища забыл ей что-либо сказать. Она требовала смотреть на руки, на ноги, точно делать все повороты. А я упорно продолжал искать глазами поток света, который должен был ко мне прийти сверху, потому что я видел прожектора во время спектакля. Я начал все делать по-своему. Она один раз сделала мне замечание, два. Мне было совершенно всё равно, я ее не слышал. Тогда она подошла ко мне с большой линейкой и дала мне по ноге, по щиколотке. Дверь была рядом. Я повернулся и ушел. Она спросила вдогонку: «Куда ты уходишь? А как тебя зовут?» Я не ответил. Я ушел из балета навсегда.

2.

Мои родители не имели никакого отношения к театру. Хотя удивительная вещь: мама была родом из Каменки-Бубской – это 40 километров от Львова. А там был первый украинский вертеп. Это такой религиозный театр на колесах, который ездил из одного села в другое. И мои давние предки были главными артистами и руководителями этого театра на колесах. Эти гены от первого украинского театра, конечно, во мне. Поскольку у нас была семья религиозная, мама должна была заниматься только детьми. И она всю жизнь посвятила нам. Поэтому я не знаю, что такое коллектив. Нас было трое: две сестры и я. Естественно, соседи говорили, что меня нужно отвести в детский сад. Это не удалось даже с десятой попытки, потому что, как только я перешагивал порог детского садика, и видел маленьких бандитов, я понимал, что никогда в жизни не стану еще одним участником этой бандитской секты.

Все друзья мамы и папы были людьми религиозными. Но никто никогда не заставлял меня во что-то верить. Я должен был сам к чему-то прийти. Никто меня не ругал, что я допоздна сижу, главное – чтобы учился. Я мог курить, драться, пить. Но я был занят другим. Я ставил спектакли, и ребята мне верили. Полет птиц меня всегда заставлял поверить в то, что я могу взлететь. В один прекрасный день я привязал веники к своим худеньким ручкам. Залез на дерево, собрал ребят. Я должен был, как мне казалось, набрать воздух, взмахнуть вениками и взлететь. Я действительно взмахнул руками и, конечно, оказался на земле. Отчаяния было – ноль. Я сказал: «Я опять лезу наверх», и опять я был внизу. После неудачного полета я вдруг сообразил, что на простых досках без веников, но через движение рук, поскольку я это уже видел у балетных в оперном театре, я могу создать ощущение полета. И когда я показал это своим артистам на третьем этаже, они кричали: «Ты был в воздухе, ты летал». И я поверил, что действительно летал.

3.

Во дворе жили поляки, евреи и украинцы, и никто не закрывал дверей своих квартир. Всё было открыто. И если было плохо евреям, украинцы тут же помогали. Если полякам было плохо, евреи помогали вместе с украинцами. Мы и не думали о том, кто евреи, кто поляки. Мы совершенно свободно переходили с языка на язык, и не было никаких проблем. И рецепты всех национальных блюд были нам известны. Фиш – удивительное еврейское блюдо. Или польский холодный борщ. Соседи готовили и приносили друг другу попробовать. Весь дом был одной семьей. Никто не знал, что есть зависть, есть вражда или непонимание. Когда я ставил спектакль, весь дом приходил смотреть. Это был праздник. После этого нам готовили пирожки из тертой картошки, это называлось по-польски «пляцки». Эта атмосфера добра, любви и доверия друг другу – она во мне и сейчас.