Он ускорил шаг. Дрожь в коленях поутихла, и подниматься стало легче. Как будто бы гора смирилась с его присутствием у себя на загривке. Он пробирался между скальных обломков и с каждым шагом всё быстрее приближался к лейтенанту. Пока что не было и намёка на то, что сторожевой блиндаж где-то рядом. Наверняка он был хорошо замаскирован, а наваливший снег скрыл его ещё надёжнее. Вот и отлично!

У него мелькнула мысль: «Это же самая высокая точка на местности. Почему бы и врагу тоже не оказаться здесь? Может, их дозорные уже тут. Может, они там, за валунами, сидят в засаде и только ждут момента».

Он остановился, чтобы осмотреться. Пальцы впились в приклад автомата. Но он не увидел и не услышал ничего подозрительного – только лёгкий шелест ветра в сухом кустарнике.

Лейтенант тоже остановился и смотрел в его сторону. Теперь его лицо было серьёзно; казалось, он чем-то озабочен. Присел за валун, поднёс к глазам бинокль и осмотрелся. Потом поднялся и, усмехнувшись, повернулся к нему спиной и снова двинулся вверх.

И зачем он показал, что боится. Самому от себя тошно. Ему никогда не удавалось скрыть от окружающих свой страх – вечно на чём-нибудь прокалывался. И в детстве тоже. Мать быстро выводила его на чистую воду и накидывалась с веником. Он убегал от нее, описывая круги по двору, и в конце концов спасался на крыше. Туда мать за ним не поднималась. Стоя внизу, она осыпала его руганью и потом, облегчив душу, возвращалась к своим делам. Он, зная, что опасность миновала, устраивался на крыше поудобнее – лёжа, глядя в небо. Он любил следить за полётом птиц и придумывать истории, рассматривая причудливые фигуры из облаков. Не успевал он опомниться, как наступал вечер и приходила очередь звёздам всплывать над горизонтом. Вон та, большая, – мамина, а эта, которая подмигивает, – папина звезда. Она мигает, чтобы сказать: папа уехал и больше не вернётся. Ему было одиннадцать, когда он догадался. До этого матери удавалось его обманывать. Папа уехал навсегда – прямо как он сейчас. Какая же мать расскажет своему ребёнку, почему нет отца? Об этом он как-то не задумывался.

Как же другим удавалось не выдать своего страха? Только в момент смерти открывалось их истинное лицо. Те самые люди, что ещё минуту назад болтали и перешучивались, теперь в ужасе метались из стороны в сторону. Не помня себя от страха, они пытались ухватиться за жизнь. Молили о помощи камни. В панике принимались рыть землю, как охотники за наживой в поисках сокровища. Просили жёсткую глину обнять и укрыть их. Но спасение не приходило, и они, как пойманные зверьки в лапах смерти, корчились и погибали в чужой земле. Их душераздирающие крики были способны расколоть надвое небесный свод, но никто не приходил им на помощь. Когда боевые действия приостанавливались, убитых хоронили, а те, кто остался в живых, снова принимались шутить и беззаботно трепаться – как будто ничего и не было.

Он слышал, что сильнее всех боятся смерти люди с хорошим воображением. Ибо непомерно велик в их глазах ужас небытия, внушаемый ею.

Лейтенант был так погружён в свои мысли, что не заметил его прихода. Он стоял подбоченясь и смотрел прямо перед собой. Шапку он снял и, скомкав, держал в руке, рюкзак бросил возле блиндажа. Взгляд у него был наивно-удивлённый, лицо – безмятежное, из носа вырывались облачка пара.

Он опустил передатчик и автомат на землю возле лейтенантова рюкзака, нагнулся и заглянул в блиндаж. Уютное, похоже, было местечко. Когда он вылез обратно, лейтенант всё ещё стоял, тупо глядя в пространство. Как будто его не волновало, что они, быть может, находятся в зоне досягаемости снайперского огня.

Он кашлянул, чтобы напомнить лейтенанту о своём присутствии. Он всё ещё тяжело дышал, вдоль хребта стекали струйки пота. Механическим движением он стянул с головы шапку, поднял глаза и уставился вперёд, на открывавшийся с горы вид. Казалось, он видит сон. Но нет, он не спал. Широко раскрыв глаза, он разглядывал самый красивый пейзаж в своей жизни.

Сделав несколько шагов вперёд, он остановился у края обрыва. Тут склон был ровный, как стена. Никак нельзя представить, чтобы с этой стороны кто-то мог подняться наверх. Наконец-то он в безопасности. Обрыв был со стороны врага, и оттуда им ничто не угрожало. Он поднял камень и глянул вниз. Голова у него закружилась. Он зажмурился, потом снова открыл глаза. Ущелье было глубокое и каменистое. Между острых камней торчали тонкие квёлые стебли. Нет, с этой стороны никто не сможет подняться. Разве что горный козел, или джинн или пери. Он снова посмотрел вперед. Ручей огибал гору и с этой стороны делался шире. Впереди, насколько хватало глаз, лежали тёмно-зелёные луга, среди которых там и тут поднимались деревца. Вдалеке между деревьями медленно продвигалась вперёд чёрная колонна. За высокими чинарами маячил призрак деревеньки. Ещё дальше – только тишина и покой. Невооружённым глазом нельзя было уловить ни единого намёка на присутствие здесь военных. Смущала только чёрная колонна, которая по-муравьиному уползала вдаль и терялась среди холмов. Наверное, это деревенские жители, прихватив свой скарб, покидают дома.

Он отступил подальше от края обрыва. Вспотевшее тело успело обсохнуть. Здесь, наверху, было холоднее. Мороз покусывал кожу на лице. Он натянул на голову шапку и снова бросил взгляд на лейтенанта – теперь тот осматривал окрестности в бинокль. Растирая замёрзшие руки, он двинулся в сторону блиндажа.

Воздух внутри блиндажа был затхлый и неподвижный, пахло протухшей едой и потом. В углу поднималась куча из пустых консервных банок, на полу валялись окурки и ещё какая-то дрянь. Он сел на ящик с боеприпасами и стал прикидывать, как бы получше приспособить помещение для жизни. Оглядевшись как следует, он пришёл к выводу, что в целом блиндаж обустроен прилично, достаточно просто выгрести весь мусор. Главное – это еда и топливо, тут местных запасов хватит на несколько дней. И ещё свет – на деревянном столбике болтался закопчённый фонарь. Итак, для начала он собрал мусор и окурки и ссыпал в угол, под одеяло. Потом заправил фонарь керосином и зажёг фитиль. В мягком жёлтом свете фонаря помещение выглядело по-домашнему уютным – как будто они приехали погостить в деревенском доме в каком-нибудь милом местечке. Оставалось ещё одно дело. Он откинул одеяло, закрывавшее вход в блиндаж, – нужно было как следует проветрить. И вот наконец всё было готово, и ему страсть как захотелось прилечь и покемарить в своё удовольствие. Проинспектировав свои владения, он обнаружил потрёпанную засаленную колоду карт и несколько старых журналов с загнутыми краями. За обложкой одного из журналов оказалась фотография, на которой в полный рост была изображена высокая стройная женщина. Сверкая мини-юбкой и точёными ножками, она рекламировала чулки. Позади неё синело море, её взгляд был устремлён в сторону, на какой-то неизвестный объект. На её ясный бронзовый лоб как будто случайно падал золотой локон.

Он поднял журналы и стопкой сложил их на ящик. Потом собрал карты в колоду, несколько раз перетасовал и запихнул в маленький карман рюкзака. Расстелил на полу блиндажа два одеяла и почувствовал огромное искушение сейчас же завалиться спать. Но было бы скотством не дождаться лейтенанта. Он пнул банку с рыбными консервами, и та покатилась по одеялу. Рыбья голова с этикетки уставилась на него своими маленькими выпученными стеклянными глазами. Носком ботинка он закатил банку в угол. Что ему напоминали глаза этой рыбины? Неохота было об этом думать. В кои-то веки он нашёл укромный уголок и хотел пожить в спокойствии. Он поднял с пола жестянку с ананасовым компотом, открыл и несколько раз отхлебнул. Ощущение горечи во рту пропало. Он всегда был не прочь посмаковать прохладный компот, но здесь, похоже, чай или кофе больше пришлись бы к месту. Ему страшно захотелось чаю – ароматного, горячего, с лёгкой горчинкой. Компот он допил безо всякого удовольствия – вкусными оказались только первые глотки. Смяв в руке пустую банку, он выкинул её наружу через дверной проход. Банка с грохотом ударилась о камни и покатилась вниз. Зараза, ну и звук! Как в жаркий полдень в тихом переулке ухнуть о мостовую с крыши железным корытом. Ещё несколько мгновений было слышно, как жестянка катится вниз, прыгая с камня на камень. Подлетает резво, это как пить дать. И много же ей понадобилось времени, чтобы допрыгать до дна. Он подумал: «Человек потяжелее будет. И поухватистей».