Со всевозможными дипломатическими подходами и с готовностью на всякого рода компромиссы они просили одного: возможности использовать доходы провинции ее природным владельцем Карлом Анжуйским, дядей Маргариты. Больше того, Карл VII готов был в течение десяти лет выплачивать Англии точно такую же сумму в качестве возмещения убытков. Условия условиями, но тайное стало явным, и все узнали, что лакомые земли рано или поздно должны опять стать французскими.

Друзья Глостера – а это была большая часть Лондона – разразились яростными протестами. Чтобы их успокоить, король предложил Анжуйскому дому двадцатилетний договор с Англией и ничего больше, с тем французы и отбыли.

Но вскоре приехало новое посольство, и месяц за месяцем шли переговоры с маневрами, наступлениями и отступлениями. В это непростое дело Маргарита, на свое несчастье, вмешалась. Ее прямо высказанная обида помогла решиться этому делу в пользу ее родной страны: супруг согласился отдать Мэн Франции 30 апреля 1448 года, «чтобы доставить удовольствие королю Франции и по требованию супруги».

Уинчестер и Саффолк, увидев королевский вердикт, в котором ничего не могли изменить, в ужасе всплеснули руками. «По требованию супруги» обещало нескончаемы свары в королевстве. А Маргарита была уверена, что укрепляет мир. На самом деле она вырвала у слишком слабого супруга приговор самой себе.

Английский народ был вне себя от гнева.

Наступил день, когда Маргарита, взглянув на вошедшего Саффолка, невольно вскрикнула от испуга: он был весь в грязи, одежда изорвана, лицо в синяках, руки и грудь сочились кровью. При нем не было ни кинжала, ни шпаги. Саффолк, казалось, был вне себя, и Маргарита сочла благоразумным отослать придворных дам, прежде чем расспросит милорда. Она подошла к нему:

– Боже мой, милорд, что с вами случилось? Откуда вы в таком виде?

– С Лондонского моста, мадам! Там я оставил шпагу, проткнув негодяя, воняющего чесноком на расстоянии в десять шагов. Он был главарем банды, которая на меня напала.

– На вас, милорд?

– Да, на меня. Они меня узнали. Кто-то заорал: «Бей любимчика королевы!» И в то же мгновенье на меня кинулась целая орава. Крикун тут же смылся. Но не так быстро, чтобы я не успел рассмотреть на нем ливрею Глостера. Как я вижу, он всерьез решил взяться за ваших друзей.

Королева побелела как полотно и покачнулась, но тут же совладала с собой. Она отвела готовые поддержать ее руки Саффолка и села на резной дубовый стул с высокой спинкой.

– Как же они меня ненавидят, – прошептала она, и от ее горестного вздоха сердце Саффолка больно сжалось. – Я всего несколько месяцев их королева, и они уже так меня ненавидят. Чем же я заслужила это?

– Вас винят за возвращение Мэна, как я и предвидел. Почему вы не захотели меня послушаться? Вопреки моей просьбе и пожеланиям кардинала, вы настояли на твердой позиции короля.

– Конечно, я настояла! Потому что это была единственно достойная позиция. Если даешь слово, надо его сдержать, милорд. И вы тоже дали слово, что Мэн вернется к его законным владельцам.

– Этот пункт должен был оставаться в секрете не меньше трех лет. А ваши… родственники не нашли ничего лучшего, как поспешить в Англию и потребовать, так сказать, свое!

– Не так сказать, а так оно и есть! Мне больно вам напоминать, но Англия потерпела поражение, и по справедливости она не имеет прав ни на какие французские земли.

– С такими чувствами и мыслями, мадам, вы не должны были соглашаться на английскую корону. Но народ вам ставит в вину не только Мэн, но и свою бедность, и все остальные беды и несчастья, какие только есть на свете. Если уж он берется ненавидеть, то остановить его трудно.

– Не могу не признать вашей правоты, но надеюсь, вы помните, что не я обсуждала условия моего замужества.

– Да, обсуждал их я, и Глостер прекрасно знает, что делает. Он давно уже догадался, что ради того, чтобы привезти вас сюда навсегда, я готов был подписать все, что угодно, что мир был только предлогом. Вы были самым главным…

– И вы теперь сожалеете.

– Нет. Я никогда ни о чем не пожалею, даже если заплачу за это жизнью. Но английский народ не разделяет моих чувств. Его разжигает Глостер, и он мечтает о новой войне, мечтает вернуться во Францию и сражаться там. Реванш! У Глостера на устах нет другого слова. И мы ему мешаем.

– Ничего подобного! Пожалуйста, берите ваш реванш! Но вы же прекрасно знаете, что никакого реванша быть не может. Неужели люди не понимают, что сделают пушки французского короля с английскими солдатами, если снова начнется война? Прошли времена Креси и Азинкура, когда стрелы решали исход боя.

– Люди ничего об этом не знают. Они думают, что Англии нужен новый Генрих V. И я тоже иногда об этом подумываю.

Маргариту больно ранили слова Саффолка, и она испепелила его гневным взглядом.

– Вы забываетесь, милорд, – произнесла она сурово. – Ваши… сожаления оскорбительны для его величества короля, моего супруга. Супруга, которого я люблю и которого совсем недавно вы призывали защищать и наделять моей силой. Именно это я и стараюсь делать.

– Которого вы любите? В самом деле? – переспросил Саффолк голосом, полным муки.

– Не думаю, что вас это удивляет. Он добр, мягок, сострадателен к бедам и обидам и так близок к Богу!..

– Скажите, что вы почитаете его, мадам, но не говорите, что любите. Любовь – это совсем другое…

– Что же это такое?

Не в силах больше сдерживаться, Саффолк бросился к ногам своей королевы:

– Это то, что я испытываю к вам, мадам, безжалостный огонь, который пожирает меня и наполняет светом. Вы появились, и я стал по-иному видеть и чувствовать. И я уверен, что вы чувствуете то же самое, – прибавил он с внезапной дерзостью, заставившей Маргариту вздрогнуть.

– Замолчите, прошу вас! Вспомните, кому вы это говорите!

– Королеве, которую я жажду всеми силами души, женщине, которую я люблю превыше всего в мире и которой я отдаю свою жизнь…

Он схватил ее руки, и молодая женщина вынуждена была невольно к нему наклониться.

– Будьте милосердны и честны ради нас обоих! С тех пор как вы здесь, мы испытываем одинаковые муки. Словно два узника, смотрим друг на друга сквозь решетку тюрьмы, не имея возможности прикоснуться и прильнуть. Сегодняшнее нападение – только начало. Глостер знает, что я вас люблю, и подозревает, что вы тоже меня любите. Отныне он не оставит меня в покое, теперь я всегда в опасности.

Он молил долго и страстно, в страхе не от смерти, которая может наступить внезапно, выскочив из засады, а оттого, что погибнет, не узнав счастья, какого жаждет так долго… Маргарита смотрела на Саффолка полными слез глазами, слушала молча, не прерывая, мучимая огнем, который разгорался и в ней, в ужасе от того, что этот человек может погибнуть, исчезнуть навсегда… Никогда его не увидеть?! Не коснуться его руки?! Страшнее Господь Бог не мог от нее потребовать. Она должна была сохранить Саффолка любой ценой. Даже рискуя потерять себя…

Король по одному только слову, оброненному Маргаритой, приказал организовать суровое следствие. Через несколько дней злоумышленники были схвачены и уже болтались на виселице в Тайберне. А Маргарита отдалась человеку, которого любила больше всего в жизни.

Страх навсегда потерять любимого толкнул Маргариту в объятия герцога, но эти объятия не стали связью, которая обесчестила бы их обоих. Юная королева не пожелала быть рабой своей страсти, такой же жгучей, какая, как она знала, сжигала и Саффолка. Она искренне любила мужа и не хотела для него постыдного положения рогоносца, о чем бы с восторгом трубил Глостер со своей компанией. Счастливый час был единственным. Маргарита исповедалась дядюшке Бофорту. Своему духовнику она не доверила столь опасный грех. И пообещала больше не грешить. Она не могла не покаяться, ей были дороги святые дары матери-церкви. На протяжении двух лет она держала слово с твердостью, необыкновенной для столь молодой женщины. Политическая ситуация за это время не улучшилась, и мысли королевы были поглощены государственными заботами.