Гулкие шаги прогрохотали по деревянной лестнице, и Иван Андреевич остался

наедине со своим приобретением.

    Он долго сидел перед картиной, все больше поддаваясь ее очарованию, не слыша ни хлопанья дверей внизу, ни надоедливых уличных звуков. Жадно разглядывал он каждый кусочек полотна, изумляясь тому, что лишь несколько тюбиков краски, холст да кисти, которыми водила рука талантливого живописца, могли создать такое творение, от которого веяло дыханием жизни, свежестью молодого трепетного тела и теплом уютного уголка, предназначенного для удовольствий и наслаждений.

    По мере того как в комнате сгущались сумерки, отдельные детали картины становились все менее и менее отчетливыми. Лишь нежное тело прелестницы еще слабо светилось в надвигающейся темноте. Очертания его становились неясными, все больше создавая иллюзию присутствия в комнате живого существа.

    Иван Андреевич встал и, не зажигая свечи, подошел к картине. Вблизи еще была видна зовущая улыбка лукавой кокетки и ее черные колдовские глаза. Не удержавшись, Иван Андреевич провел по полотну рукой, поглаживая не закрытое густыми темными локонами обнаженное плечо красавицы, и вдруг вздрогнул. Плечо было теплым и слегка двинулось ему навстречу. Вскрикнув, Иван Андреевич отпрянул и кинулся к свече, стоящей на столе, на ходу опрокинув стул.

    - Не надо света, - раздался вдруг в темноте вкрадчивый голос, и Иван Андреевич услышал, как босые ноги осторожно и неторопливо ступают по половицам. Едва различимые звуки шагов становились все отчетливее и неожиданно мягкие нежные руки обвили его. Он почувствовал на губах обжигающий поцелуй, и его разом похолодевшие ладони вдруг ощутили живое, страстно трепещущее тело.

    Наутро Иван Андреевич проснулся от привычного грохота проезжающих мимо окон экипажей. В комнате было уже светло. Обычное, как всегда, утро. Те же звуки за окном, те же запахи внизу, те же вещи в комнате. Лишь большая, стоящая у стены картина да валявшийся на полу стул напоминали о ночном приключении. Иван Андреевич торопливо собрался и поспешил на службу, не переставая думать о происшедшем.

    Весь день он был рассеянным и молчаливым и с нетерпением ожидал вечера, одновременно пугаясь его прихода. Теперь, в свете солнечного дня все случившееся с ним казалось нереальным, и Иван Андреевич стал мучиться сомнениями.

    "Да полно уж, - думал он, - не привиделось ли все?  Вот так задремал, скажем, слегка, да чуть со стула и не свалился. А все прочее... Что ж, дело молодое. На картину загляделся. Тут уж и не такое почудится", - успокаивал он себя.

    Но дома, наспех перекусив и тщательно убрав комнату, Иван Андреевич медленно прохаживался пред картиной, мысленно подгоняя время и благословляя наступление темноты. И, в глубине души боясь обмануться в своих ожиданиях, робко погладил он плечо женщины на холсте, когда все предметы в комнате уже потеряли свои очертания. С какой радостью ощутил он под рукой тепло живого тела! И как в прошлый раз это была ночь, полная любви, нежных объятий, страстных поцелуев и жаркого шепота ласковых слов.

    А с наступлением нового дня все становилось на свои места. Иван Андреевич просыпался один и шел, как всегда, на службу, оставляя свою картину за тщательно запертой дверью, а потом весь день находился в состоянии нетерпеливого ожидания.

    Эта странная жизнь сделала его нервным, нелюдимым и недоверчивым. Он ни с кем не встречался, ни к кому не ходил в гости и никого не звал к себе. В конце концов, он прервал всяческие знакомства, почти никуда не выходя из дому. Он заметно похудел, а погрустневшие глаза его временами вспыхивали каким-то лихорадочным блеском. Так тянулось больше года.

    За это время околдованный своей красавицей Иван Андреевич изучил каждую выпуклость и впадинку ее молодого упругого тела, различал все оттенки ее ласкового голоса, но ничего не знал о ней самой. Он называл ее Катериной, и она не возражала, однако на все вопросы нежно, но упорно закрывала ему рот мягкой ладошкой или очередным чувственным поцелуем.

  Один за другим пролетали дни, и Иван Андреевич вдруг стал замечать, что юное тело прелестницы все приметнее полнеет в талии, грудь ее набухает, но все его вопросы оставались без ответа, а сама она пылала все такой же неутомимой страстью. Подолгу Иван Андреевич рассматривал знакомые очертания стройной фигуры при дневном свете, но на картине все было таким же, как и в день покупки.

    Однажды, коротая у картины по своей теперешней привычке тоскливые часы свободного дня, Иван Андреевич услышал тихий стук в дверь. На пороге стояла бедно одетая женщина. Черты ее лица показались ему знакомыми. В руках она держала сверток, из которого тоненько попискивал крошечный ребенок.

    - Простите меня, - сказала незнакомка. - Дело в том, что я здесь никого не знаю. Муж мой умер, но он называл мне ваш адрес, когда говорил, что в случае нужды я должна обратиться к вам. Не могли бы вы побыть немного с моим ребенком, мне больше некому его оставить. Вечером я приду за ним.

    - Катерина! - вдруг воскликнул Иван Андреевич.

    - Откуда вы знаете мое имя? - удивилась женщина. - Ах, да, - проговорила она, бросив беглый взгляд на картину, - вам, наверное, муж говорил. Так вы поможете мне?

    - Да, да, конечно, - горячо заверил ее Иван Андреевич, - можете не беспокоиться, мне не трудно.

    Женщина, не задерживаясь больше, осторожно положила ребенка на кровать, поцеловала его и тихо вышла.

    Напрасно прождал ее Иван Андреевич, она так и не пришла.

    Густая темная ночь медленно опускалась на город. Иван Андреевич неподвижно сидел у кровати, на которой безмятежно спал младенец, и боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его неосторожным движением, когда вдруг услышал рядом с собой легкие шаги и прерывистое дыхание.

    - Катерина, это ты? - шепотом спросил он, удивляясь ее появлению. Впервые она возникла в комнате без его зовущих прикосновений к полотну.

    - Тише, - прошептала она в ответ, - не разбуди его.

    Иван Андреевич потянулся к ней, жадно ловя в темноте ее плечи, но она ловко увернулась и подбежала к кровати. Проворные женские руки быстро распеленали ребенка. В тишине послышались шлепающие звуки босых ног, и затем все стихло.

    Дрожащими руками Иван Андреевич зажег свечу. В комнате никого не было, а на пустой кровати в беспорядке лежали еще теплые пеленки. В растерянности Иван Андреевич подошел к картине. Неверное пламя свечи озарило роскошное ложе, где на небрежно откинутом покрывале лежал голенький младенец, самозабвенно сосал пальчик и бессмысленно таращил глазенки. А из-за воздушной портьеры выглядывала молодая красивая женщина со счастливой материнской улыбкой на губах.

    Тщетно потом каждую ночь Иван Андреевич лихорадочно гладил знакомое тело на картине, пытаясь вернуть былое. Ладони его ощущали лишь прохладную поверхность застывшей на холсте масляной краски.

- Черт, - усмехнувшись, выдал Димка и взял следующий рассказ.