Так что, Володя, решайся. Это сметана, это...это мед. Это тебе подарок от ЦК.

− Ну, если от ЦК, куда деваться. Я с этим ЦК измучился. Мне нужно вернуть долги...Германии, отказаться от сотрудничества с разведкой, попросить, чтобы сожгли все архивы и чтоб ни одна бумажка, свидетельствующая о нашем сотрудничестве, никому никогда не попала на глаза. Это архи важно, ты понимаешь, Гершон?

Но Гершона и след простыл. Он уже направился в подвал, где содержалась графская дочь, она была бледна как полотно, ручки и губки у нее дрожали и иногда зубки издавали тихий звук.

− Пойдем! если постараешься, значит, будешь жить. Я потом тебя возьму под свою защиту, будешь у меня секретарем, но под видом служанки, а дальше посмотрим. Ты в Бога веришь?

Она кивнула головой.

− Ну вот, твой Бог может тебя спасти.

Они зашли в шикарную приемную, не разрушенную большевиками. Сейчас она была набита народом: каждый рвался на прием к Ленину. Но Зиновьев, известная личность, растолкал всех, втолкнул графскую дочь в кабинет вождя, а сам стал в качестве стража у входной двери.

Баилих Мандельштам, будущий Луначарский рвался на прием, но Гершон сказал ему:

− Не велено пущать. У Ильича на приеме немецкая принцесса Кульмульшкиль. Речь идет о заключении Брестского мира. Поворачивай оглобли и приходи завтра.

***

Графская дочь Анастасия стояла у входной двери, не двигаясь с места. Она высоко держала голову и загадочно молчала. Перед ее глазами сверкала лысая голова, широкие азиатские скулы и неопределенного цвета глаза, в которых горел огонь ненависти ко всему живому на земле. Облик того, кто сейчас начнет поганить ее чистое тело вызвал у нее омерзение, но помня фразу "если хочешь жить", она гордо молчала. У Ильича бесконечно трещал телефон. Он снимал трубку, ругался матом, швырял ее, а потом снова поднимал такую же трубку из другого аппарата.

− Хорошо, хорошо, благодарю, но должен вам сказать: я уже устал от этих фальшивых поздравлений. Вы эсеры ненадежные люди. Скажите своим, чтоб меня больше не беспокоили. Да ты слышал, что я сказал, сволочь, буржуазные прихвостни.

Он бросил трубку на рычаг, вскочил и стал расхаживать по кабинету. И тут его дикий взгляд обнаружил невинные детские глаза.

− А ты что здесь делаешь? ты кто такая? Эй Феликс Дзержинский, где ты!? Не стрелять! Я тебя передам другому дяде, он тебя накормит печеньем, а потом отпустит.

− Меня сюда привели.

− Кто?

− Не могу знать.

− Стань в угол!

Он пошел открывать дверь и столкнулся с Зиновьевым.

− Это твоя работа?

− Мы же договорились.

− Ничего не знаю, забери ее и отведи в подвал, передай Дзержинскому, он ее ждет.

− Но...

− Никаких но, не то отправлю вас вместе к Феликсу.

Но Феликс, легок на помине, уже был в дверях.

− Забери эту террористку и в расход, − приказал вождь.

20

Ленин, захватив власть, не растерялся, он знал, с чего надо начинать. В первые же дни после переворота, все, кто раньше был никем, гопники, бандиты, выпущенные из тюрем и остальной, наиболее многочисленный пролетариат, получили полное право грабить и убивать вчерашних своих господ и занимать их благоустроенные квартиры и богатые дома. Гопники, всевозможные алкаши, выпущенные на свободу уголовники, приглашенные со всей Европы евреи, отдельные части царской армии, кого удалось околпачить ленинским шпикам в бешеном темпе бросились на имущих. Возможно, в душе каждого гопника дремала веками копившаяся зависть и ненависть за былые унижения, а ненависть опиралась на зависть, - вот почему они с такой яростью набросились на тех, кто еще вчера высоко нес голову и решал их судьбу, на своих вчерашних начальников, работодателей, на своих помещиков и капиталистов. На трудовое крестьянство, у кого был кусок земли и одна корова. Трудно представить вчерашнюю служанку, которая вдруг стала госпожой, а госпожа служанкой и просила у нее пощады, снимала дорогие кольца и отдавала бывшей служанке. Но у служанки вдруг всплывала гордость и презрение, ей проще было отправить госпожу на тот свет и занять ее хорошо убранные комнаты и завладеть остальным имуществом.

Эта маленькая еврейская хитрость, обнаруженная еще Мордыхаем Марксом, эта простая ясность, была той дьявольской иезуитской уловкой, тонкой петлей, в которой так просто очутилась русская нация и тут же задохнулась в ней. Все годы большевистского правления, со страниц всех газет, радиопередач, а потом и с экранов телевидения вещали, что октябрьский переворот − это великое благо для всех и каждого. И это благо принес Ленин. Нетрудно было убедить в этом сугубо пролетарские массы, вчерашних гопников, поскольку это были представители уже другой России, России гопников.

Нынешние пролетарские массы с Лениным в груди об этом совершенно ничего не знают, они просто не могут понять, что в умственном развитии стоят на головах: цвет России, уничтоженный большевиками, воспринимается, как нечто исторически оправданное действие, как борьба со злом.

Россия царя Николая Второго и Россия Ленина это две разные страны, они не соединимы.

Настоящую, процветающую Россию большевики тщательно скрывали от народа, ее словно закопали на стометровую глубину, потому что и сейчас, современное общество этого не понимает, не знает, в чем на самом деле прелесть коммунизма и почему переворот в России удался.

Варфоломеевские ночи в Петрограде продолжались свыше двух недель.

Что творилось в городе Петра, сразу же после захвата власти большевиками, покрыто глубокой тайной, хотя отдельные слабые отрывки воспоминаний, чудом оставшихся в живых в этой мясорубке, людей проливают слабый свет на те, страшные события.

Некая Валя коренная жительница Санкт-Петербурга, чудом пережившая Октябрьский переворот, и выжившая, однажды рассказала автору этой книги свою историю.

Я встретился Валентиной Ивановной Лебедевой в 1970. Ей тогда исполнилось 73 года. Она пережила и Ленинградскую блокаду. Неплохо выглядела, исключая левую руку, не сгибавшуюся в локте. Смысл ее воспоминаний таков: ( я правда, не могу поручиться за достоверность этих событий: они нигде не отражены, даже косвенно, даже у тех авторов, кто рисовал зверства большевиков на территории России).

Истреблением зажиточных жителей Петрограда занимались три человека - Ленин, Троцкий и Зиновьев. Все три еврея. Ленин давал указания, Зиновьев обосновывал теоретически, а практическую работу осуществлял Бронштейн - Троцкий.

Когда Лейба Бронштейн вышел из подвала и очутился на улице, его уже поджидали два немца, три поляка и шесть петербуржцев еврейской национальности.

− Шалом, друзья! − произнес Лейба, поднимая руку вверх. Сруль, Хамкис и Мудакис, подойдите ближе. Возьмите с собой часть гвардейцев и отправляйтесь в тюрьмы, освободите всех заключенных и выдайте им оружие. Поставьте перед ними задачу...очистить все дома в районе Смольного от буржуазной нечестии. Правительство Керенского пало, власть в руках пролетариата. Пусть входят в любой дом, в любую квартиру и вырезают всех жильцов, начиная от детей и кончая стариками. Все деньги, документы, все золото, серебро, украшения разрешено оставить у себя. Затем отправьтесь к гопникам, это наши люди. Все дворники, все, кто находился в услужении у господ − наши люди. За Зимним дворцом пять тысяч иностранцев, в основном евреи, с ними провести точно такую же инструкцию и привлечь к этой работе. Нам нужны реки крови. Мы с Ильичом называем русских не людьми, а бесхвостыми обезьянами, которых почему-то называют людьми. Они должны быть уничтожены. Учтите это Сруль, Хамкис, Мудакис.

− А нам можно поучаствовать в этой благородной акции? − одновременно спросили три еврея, которые уже сейчас рвались в последний бой с безоружными мирными жителями Петрограда.

− Сколько угодно. Чем больше капиталистов и прочего люда вы уничтожите, и...вышвырните их трупы на улицу, в канаву, в Неву, тем лучше и гопникам это передайте и людям, которых вы освободите из тюрем, и иностранцам. Квартиры должны остаться чистыми, в них не должно оставаться трупов.