«Нет, нет, – тут же мысленно возражал Иван Несторович, – как можно, как можно? Какого нелепого мнения он об этих чудесных, великодушных господах».

Но тем не менее всем сердцем он хотел, чтобы его оставили в покое.

Усмирив бурю внутри, Иван Несторович поспешил успокоить Илью Ильича и месье Луара, глядевшего с толикой недоуменной насмешливости, произнес пламенную речь о желании никого не утруждать и по возможности несколько упорядочить свои мысли и чувства, занявшись собственным обустройством. Оба ученых из вежливости еще раз попросили отказаться от столь странной идеи, каждый гостеприимно предлагал свои квартиры, но Иноземцев оставался непреклонным, и, в конце концов, те удалились.

Оставшись наедине с собой, Иноземцев вздохнул. А потом достал из саквояжа карманный фонарь с сухой электрической батарейкой в цинковом футляре, приобретенный им в Лавке чудес техники в Варшаве, где пробыл проездом почти сутки. Стоил этот экспериментальный прибор всего ничего, свет выдавал очень тусклый, но горел добрых полчаса.

Вот за это время и нужно успеть исследовать расхваленный биологом подвал.

Иноземцев тотчас же, как вошел, заметил в прихожей квадратный люк с выдвижной ручкой. И, как только выпроводил будущих коллег, без промедлений направился к нему. Попытался открыть – провозился чуть ли не час. Пришлось потушить фонарик из экономии и справляться без него. В предвечернем полумраке, почти на ощупь, чувствуя себя Сайрусом Смитом или даже Робинзоном Крузо на необитаемом острове, долго искал среди мусора хоть что-нибудь, что походило бы на лом, ибо люк точно прирос к полу. Вспомнил тут и сейф, и Фомку с его недюжинной силой[6]. Хорошо бы сюда этого великана с ручищами-клешнями. Но справился-таки сам, воспользовавшись старинным двуручным мечом, выуженным из прочего хлама, – ненастоящим, конечно же, – то была какая-то грубая металлическая подделка для украшения стены над камином; тут же рядом валялся щит и его пара, с которого безжалостно откололи ручку со стеклянным набалдашником.

Усевшись прямо на пол, а ноги свесив в раскрытый люк, Иноземцев с удовольствием зажег карманное устройство. От люка шла деревянная лестница, свежая стремянка со ступенями шириной в ладонь, верно, недавно сюда занесенная, а сам подвал представлял собой низкое помещение, вычищенное и заставленное клетками. Судя по всему, господа ученые уже принялись заселяться, когда коварные аборигены с улицы Ферроннри предупредили сей процесс.

Иноземцев трижды обошел сей погребок, насчитал по пятнадцать шагов вдоль и столько же поперек. И где же здесь фабрику можно было разместить? Совершенно бесполезный кусок пространства, да еще и клетки повсюду, ни для чего места нет.

Пожал плечами и вернулся назад. К тому времени зарядное устройство перегорело – теперь его можно будет разобрать и, если улыбнется удача, собрать заново.

Свет потух, стало страшно. Солнце окончательно скрылось за домами и больше не норовило пробраться сквозь щели в заколоченные досками окна. Еще пара часов, и наступит ночь. А ночь эту предстояло провести здесь.

Иноземцев опустился на ступеньку винтовой лестницы и закрыл на минуту глаза. Тьма подступала быстро, страхи смешались, смазались, будоража сознание отголосками воспоминаний. Милосердная память повыкидывала из своих анналов детали, но чувство осталось… Чувство постоянной скребущей сердце тревоги. Она где-то рядом, она за спиной, она шепчет у самого затылка.

С тех пор как вернулся из больницы, Иноземцев не спал и двух часов в сутки. Не мог дольше. Едва засыпал, как тотчас вскакивал от малейшего шороха. Двух часов хватало, чтобы восстановить силы, при условии всеобъемлющей усталости, а дальше – одно мучение и бесполезная трата времени. А чтобы заработать эти два часа, нужно было еще очень постараться.

Поэтому он встал, призвал на помощь остатки решимости, обвел взглядом стены и приступил к уборке.

Перетаскивая груды хлама со второго этажа вниз, к порогу, Иван Несторович обнаружил много полезных вещей. Самое ценное – две керосиновые лампы, которые тотчас зажег, благо бутылек с керосином всегда возил с собой. Одну поставил внизу, другую – на втором этаже. И все же это ненамного улучшило обстановку, если не сказать – усугубило ее. Свет расползался тусклыми, зловещими языками, рисовал на стенах жуткие тени. Камин, потолочная лепнина, дыры в обоях и паутина по углам казались гигантскими чудищами, окружившими бедного Иноземцева и готовыми к нападению. Казалось даже, они скрежещут зубами – то тут, то там раздавался подозрительный треск. Когда доктор находился наверху, с первого этажа доносились угрожающие шорохи, спустится – над головой шуршал и кряхтел потолок. Брр!

Иван Несторович изо всех сил старался не развивать в себе воображение, давил его, принимался топать по лестнице энергичней, шуметь и разговаривать сам с собой. А потом вдруг остановился, затих и, в очередной раз прислушиваясь, был осенен блестящей идеей.

От сердца тотчас же отлегло, лицо расцвело в улыбке.

– Все до единой детали, до единой щелки, угла и выступа нужно выкрасить в белый цвет, – проговорил он с азартным шепотом.

Белыми будут и стены, и потолок, и лепнина, и шкафы, стол, стулья, кушетка, оконные рамы, жалюзи и тяжелая старинная дверь с ее замысловатой резьбой, и даже крыльцо, и крыша тоже. На белом видно все! Белый цвет словно светится во тьме. Все помнят, какой светлой бывает зимняя ночь после снегопада. Никто не посмеет прошмыгнуть незамеченным! Никто не посмеет ступить во владения доктора без его ведома!

Воодушевленный новой идей, Иноземцев удвоил старание и лишь к утру закончил возиться с хламом. О том, что солнце встало, его известил резкий и гортанный крик водоноса с тележкой. Выбежав на крыльцо, Иноземцев скупил всю его воду и, заплатив пять франков супротив трех должных, наказал прийти вечером и пообещал столько же.

День принадлежал не ему, и в грязной тройке хирургу из Петербурга являться в Эколь Нормаль было неловко. Потому, лишь приведя себя в долженствующий вид, Иноземцев отправился на улицу д’Ульм.

В лаборатории Пастера действительно дел оказалось невпроворот, зараженные бешенством стекались сюда не только со всего Парижа, но со всей Франции и, видимо, уже и со всего мира. В приемной толкались русские (из Смоленской губернии – жертвы взбесившегося волка), четверо граждан Америки, бельгийцы, англичане, итальянцы.

Иноземцева подрядили в ассистенты к доктору Терриллону, возглавлявшему хирургическое отделение. Уже через час работы роли ассистента и доктора были пересмотрены. Иван Несторович взялся за дело со свойственной ему энергией и решительностью, Терриллон же, окончивший медицинский курс прошлым летом, занял место ассистента. Иноземцев очень быстро вспомнил, как управляться с инструментами, а французу осталось лишь с восхищением отступить в тень и взять на себя асептические работы.

– Что это за странный шрам у вас на предплечье? – не удержался он от изумленного вопроса. Иноземцеву пришлось закатать рукава, а белые гуттаперчевые перчатки прикрывали лишь запястья.

– А, – отмахнулся Иван Несторович, – эксперимент по трансплантации кожи. Тоже, как ни странно, с укушенными история[7]…

Он был так погружен в процесс, что не заметил, с каким удивлением Терриллон разглядывал его руку. Частью мозга Иноземцев пребывал в работе, частью он думал, где бы достать столько белой краски, чтобы хватило на осуществление его затеи. А тут вдруг упоминание о шраме заставило призадуматься, он выпрямился, глядя в сторону. Вот ведь Ульянушка рисковала, как с этой гиеной. А покусай питомицу какая-нибудь петербургская бешеная собака, ведь не спасли бы ни ее саму, ни зверя. Вакцины ведь тогда не существовало! Прививка от бешенства была очень сложным изобретением. Ивану Несторовичу и в голову б не пришла такая удивительная штука, как высушенный мозг зараженных кроликов, причем с разной вирулентностью патогена, вызывающего болезнь. Победить опасный возбудитель можно лишь в несколько приемов. И патоген сей был до того мал, что пришлось специально изготовить особый фильтр для него. Заслуга изобретения фильтра принадлежит Шамберлану. Без фильтра Пастеру пришлось бы работать вслепую. Но и до сих пор никто не знает, откуда взялся возбудитель и как его искоренить навеки.