Жорж и представить себе не мог, что Мария не пользуется контрацептивами. А Мария слыхом не слыхивала, что это такое. Она радовалась, что сами собой пропали и больше не случаются критические дни, в которые у нее всегда так сильно болел живот. Это же просто невыносимо в эти самые дни полоть, согнувшись в три погибели, брюкву на монастырском огороде, а настоятельница никому не делала поблажек! "Наша промать согрешила, когда была в раю - вот и мучайтесь теперь одну неделю каждого месяца и вспоминайте ее тяжкий грех!" - приговаривала она. Мария же, когда месячные прекратились, хоть и искренне считала, что это ее от них избавил Бог (она, кстати, не раз его об этом просила) - но все-таки, как говорят, каким-то шестым чувством поняла, что нельзя подавать виду. Одну неделю в месяц она регулярно охала, стонала и хваталась поминутно за спину, паша огород, словно у нее и впрямь месячные. И Жоржа научила притворяться. Ему было особенно тяжело именно в неделю своих "мнимых" месячных, когда бывшему миллионеру даром что вскапывать грядки и втыкивать туда морковку - еще и при этом стонать и вздыхать да поминутно хвататься за бока приходилось, чтобы изобразить, как его критические дни скрутили.
У Марии было прекрасное телосложение. Жорж именно такое телосложение как раз любил. Хоть она была стройная и высокая девушка, но грудь у нее была вовсе не маленькая, а бедра - вполне себе широкие. Так что живот от беременности - а читатели, и конечно же, читательницы в первую очередь, догадались, что Мария таки забеременела от Жоржа - так вот, живот проявился далеко не сразу. К тому же Мария старательно скрывала его. Она всегда старалась что-нибудь нести перед собой: то корзину с бельем, то полный подол огурцов, то бадью с квашеной капустой... Марию часто рвало, что было следствием токсикоза, но в монастыре это обычное дело и безо всякой беременности. Думали, что она, как обычно, капустой отравилась, не то тухлой рыбой. Когда Мария однажды ночью дала Жоржу послушать, как шевелится в животе ребенок, бывший миллионер оторопел.
Нет, конечно же, Жорж очень любил детей! А еще больше он любил Марию и понимал, что если заметят живот, ее с позором выгонят из монастыря. А если даже не заметят - хватит ли у него присутствия духа и умения как-нибудь секретно принять роды, ничем себя не выдав? Как перегрызть пуповину? Где потом держать родившегося ребенка? Во что пеленать? Как купать? Чем кормить?
Все эти мысли мучили Жоржа, но вся эта тяжелая ситуация в конце концов счастливо разрешилось. Не без божьей помощи и к великой радости влюбленных. А помогла им в этом, сама и не предполагая, что так выйдет, жена бывшего миллионера Евгения. Надо сказать, что она очень сильно о своем муже беспокоилась, нервничала и даже горевала. Обыскав с помощью надежных людей Москву, так ничего и не нашла. Единственный след Евгения обрывался на Красной площади, где его видели люди из охраны Президента. Евгения попыталась через свои каналы прощупать, не перебежал ли он как-нибудь случайно дорожку какому-нибудь важному или секретному лицу. Но ничего не нащупалось. В отчаянии Евгения привела на Красную площадь обоих бультерьеров: Бабу-Ягу и Шарика. Бультерьеры уверенно взяли след хозяина и, после долгих скитаний по закоулкам Бульварного кольца, привели Евгению к Москве-реке. Здесь след обрывался. Где-то она уже видела и этот мост, и этого мальчишку, удящего рыбу. Но писательница давно позабыла о своем приключении на берегу Москвы-реки в годы бурной юности. Память заботливо стирает из нашей головы неприятные воспоминания. Евгении не пришло в голову, что муж мог найти пристанище на противоположном берегу, в монастыре. С грустью она прекратила поиски, уже не чая найти супруга среди живых, и вернулась к своим многочисленным делам.
Первым из них, значащимся в дневнике миллионерши-писательницы, был визит в Новодевичий монастырь, на который Евгения часто жертвовала деньги, и проведение там воспитательной лекции. Секретарь писательницы связался с монастырем. Мать-игуменья как раз только что вернулась из Украины, где она встречалась с митрополитом Чернобыльским, наместником Свято-Успенской и Киево-Печерской лавр, чтобы обсудить некоторые совместные дела.
Урок проводился в Большой трапезной палате, куда собралось все женское население монастыря. Те из туристов, кто побывал в Новодевичьем, не дадут мне соврать, а те кто не были - поверят тем, кто были: Большая трапезная палата представляет собой шедевр зодчества и скульптурно-живописного искусства. Не стану на этом останавливаться слишком подробно. Скажу только, что глаза Евгении поразили прекрасные скульптуры Адама и Евы, картины кистей великих мастеров, изображающие изгнание из рая, потоп, исход из Египта, - и прочие ветхозаветные сцены. На самих монахинь, часто бывавших в этом зале, где раз в неделю проводилось всеобщее монастырское собрание, он уже не производил впечатления.
Евгения разбила девиц и женщин на две группы. Тех, кому за тридцать, усадила на скамьи вдоль длинных столов - вести разговоры о семейной жизни мирян, предназначении женщины и проч. Молоденьких монашек она усадила на персидский ковер в центре залы, изображавший поединок Давида с Голиафом, и принялась объяснять, для чего нужны контрацептивы. Знаменитая писательница, конечно же, не узнала мужа. Бывший миллионер сидел на ковре, в двух шагах от своей жены. Мария сидела немного поодаль. Жорж глядел на Евгению во все глаза. Видит Бог, он любил ее теперь даже больше, чем прежде. Видно разлука сделала свое дело. Жорж поглядел на Марию. Но и Марию он любит ничуть не меньше! Что же делать? На нем грех двоеженца, понял Жорж.
А Евгения тем временем раздала монашкам презервативы о которых, у тех, конечно же, не было никакого понятия, потому что в монастырях презервативы строжайше запрещены.
- Что это за кружочки? - наивно спросила Мария.
- Бедные девушки, - пробормотала писательница и принялась объяснять.
Она старалась делать это как можно деликатнее, понимая, какие тонкие могут быть чувства у монашенок и вообще у верующих. "Как бы не дай бог эти чувства не оскорбить", - поминутно думала она. Евгения как раз недавно начала писать книгу про монастырь. По задумке, главной героиней романа была девушка-монашка, которая забеременела от работавшего на монастырской звоннице звонаря. Когда она после множества проблем и неприятных переживаний все-таки наконец родила, у нее украли ребенка. Мать была безутешна, но ничего не смогла сделать. Прошли годы. Ребенок вырос, послушался голоса крови и стал монахом. Его послали работать звонарем в тот самый монастырь, где жила его мать. Мать была еще вполне молодая и очень красивая женщина, к тому же, не испорченная мирскими удовольствиями. Звонарь пылко влюбился в нее. У них начался настоящий монастырский роман, тайный, страстный и короткий. От этой связи родился больной ребенок, которого оставили при монастыре. Из-за отсутствия медицины он вырос калекой, немым, с большим горбом, длинными руками до пола, скошенным черепом и ужасным выражением лица, при этом, чрезвычайно физически сильным. Но душа у него была добрая. Горбун прожил в монастыре и состарился, но душа у него так и осталась молодой и полной нерастраченной силы страсти. И вот, когда он уже практически состарился, этот безобразный горбун влюбился в молодую прекрасную монашку. Это была уже не просто прекрасная, а невероятно прекрасная, подлинная красавица. Она была настолько красивее и прекраснее обычных красавиц, насколько старый безобразный горбун был уродливее обычных горбунов.
Надо сказать, что книга пока что выходила у Евгении неприятная. Писательница чувствовала, что все это не политкоректно. Что времена теперь не те, как при Викторе Гюго, что она своей книгой обижает некрасивых людей, разных там уродов, горбунов и т.д. Но у Евгении как раз была мысль показать, что внешняя непривлекательность ничего не значит, а важна внутренняя красота. Потому что в конце романа уродливый горбун оказывается бесконечно прекрасен изнутри, то есть в душе, а удивительная красавица предстает пред читателем своим отвратительно-ужасным внутренним миром, хуже, чем у самой гадкой ведьмы.
