Грейс, конечно, и сама была единственной дочерью в семье. Впрочем, родители и не думали ее превозносить или баловать излишней заботой. Наоборот, Грейс частенько чувствовала себя одиноко… вернее, она всегда была сама по себе. Дома, летом у озера, один на один с папой и с мамой. Битвы за власть и сложные отношения братьев и сестер всегда интриговали Грейс. Иногда в огромной квартире Виты на Западной Девяносто шестой улице она просто замирала в коридоре, слушая шум и непрекращающиеся споры троих братьев подруги. Такой должна быть настоящая семья, думала Грейс. Своя собственная начинала казаться неправильной. Грейс хотела, чтобы у Генри были братья и сестры, друзья на всю жизнь, но, увы, ничего не получилось.

А теперь Грейс осталась без Виты. Не в том смысле, что подруга умерла, – нет, конечно! И все же дружбе пришел конец. Вита всегда была рядом – доверенное лицо, верная соратница, соседка по разваливающемуся дому на Централ-сквер (в буквальном смысле разваливающемуся – он даже покосился). Там подруги снимали квартиру, будучи старшекурсницами. Грейс училась в Гарварде, Вита – в Тафтсе. На свадьбе Грейс Вита была главной подружкой невесты, но после свадьбы отдалилась, пропала с горизонта, оставив ее в окружении фальшивых друзей. Да и тех было немного. Даже столько лет спустя Грейс слишком грустила, чтобы злиться, и слишком злилась, чтобы грустить.

– Ты знала, что она придет? – через некоторое время спросила Сильвия.

– Кто? – уточнила Грейс. – Женщина, которая опоздала?

– Да. Салли тебе говорила?

Грейс покачала головой:

– Вообще-то мы с ней не слишком близко знакомы. Только по школе.

Впрочем, то же самое можно было сказать и о Сильвии – с той лишь разницей, что когда-то они вместе учились в Реардоне, только в разных классах. Грейс была на два года младше. Пожалуй, Сильвия была ей даже симпатична – и тогда, и сейчас. Грейс невольно восхищалась этой женщиной. Трудно растить ребенка одной, при этом работая полный день. Сильвия была адвокатом, специализирующемся на трудовом праве. С разницей в несколько лет умерли ее родители. Перед этим оба тяжело болели, и Сильвии пришлось вдобавок ко всему остальному взять на себя заботу о них. А больше всего Грейс уважала Сильвию за то, что она не выскочила замуж за первого встречного, к которому не испытывает ни малейшей симпатии, лишь бы родить ребенка, о котором страстно мечтала. Когда Грейс объясняла клиенткам, что отказ от брака с неподходящим мужчиной не означает отказа от детей, всегда думала о Сильвии. Сильвии и ее гениальной дочери из Китая.

Однажды утром, когда родители привозили детей в школу, чья-то мама похвалила выдающиеся способности Дейзи Штайнметц, но Сильвия лишь пожала плечами.

– Знаю, – ответила она. – Только я здесь ни при чем. Сами понимаете, моих генов у нее нет. В первый раз Дейзи услышала английскую речь, когда ей был год, а через месяц-два после того, как привезла ее в Нью-Йорк, уже чирикала бойко, как птичка. И читать научилась в неполных три года. Конечно, я рада, что она такая умница. Думаю, способности очень ей помогут. Я, конечно, добросовестная мать, но моей заслуги тут нет.

Непривычно было слышать рассуждения такого рода в мраморном холле школы Реардон.

– Какая-то она странная, – произнесла Сильвия.

– Кто, Салли?

– Нет, – коротко рассмеялась Сильвия. – Малага. Представляешь, сидит целыми днями на скамейке в парке напротив школы. Отведет сына и сидит. С места не сходит.

– А как же девочка? – нахмурилась Грейс.

– С собой берет. Раньше беременная приходила. Причем ничего не делает. Хоть бы книгу читала, что ли. Неужели совсем заняться нечем?

– Наверное, – произнесла Грейс.

Для нее, как и для Сильвии, и для других манхэттенских знакомых такое количество свободного времени, когда можно просто праздно рассиживать на скамейке, было чем-то из области фантастики. Пожалуй, в этом постоянном цейтноте и состоял главный минус жизни в Нью-Йорке – во всяком случае, для Грейс и единомышленниц.

– Может, за своего мальчика волнуется? Как его зовут? Мигель? – уточнила Грейс.

– Да. Мигель.

– Вот и дежурит у школы на всякий случай. Вдруг что-то понадобится? А она тут как тут.

– Хм…

Целый квартал они прошли в полном молчании.

– Просто со стороны смотрится странновато, – наконец проговорила Сильвия. – Сидеть, уставившись на школу…

Грейс ничего не ответила. Не то чтобы она была не согласна. Просто не хотела быть человеком, который в ответ на такие рассуждения кивает и соглашается.

– Может, там, откуда она родом, так принято? – наконец выдвинула предположение Грейс.

– Не говори глупостей, – отмахнулась Сильвия, чья приемная дочь-китаянка вовсю готовилась к бат-мицве[7].

– А кто у нее муж? – спросила Грейс. Чем ближе они подходили к школе, тем больше встречали мам и нянь.

– Ни разу не видела, – пожала плечами Сильвия. – Слушай, хочу, чтоб ты знала: когда Салли предложила выставить на аукцион терапевтические сеансы для пар, я была шокирована не меньше тебя.

Грейс засмеялась:

– Спасибо. Приму к сведению.

– Знаешь, есть такая поговорка? «Чтобы воспитать одного ребенка, нужна целая деревня»? Вот только наша почему-то состоит исключительно из деревенских дурачков. Вернее, дурочек. Пальцы на ногах укорачивать! Придет же такое в голову!

– Согласна. Впрочем, несколько лет назад обращалась ко мне одна женщина. Так вот, муж развелся с ней, потому что, по его словам, у нее были некрасивые ступни.

– О боже. – Сильвия остановилась возле школы. Грейс сделала еще шаг, потом тоже замерла. – Вот козел! Он что, фетишист?

Грейс пожала плечами:

– Кто его знает? Впрочем, какая разница? Суть не в этом. Главное, что этот мужчина с самого начала обозначил, что для него важно. Он ее из-за недостаточно красивых ступней годами попрекал. С первого дня. А когда расстались, они для него оказались чуть ли не главной причиной. Ты, конечно, права, козел редкий, но, с другой стороны, он ведь не делал из этого тайны. Но моя клиентка все равно вышла за него замуж, хотя было очевидно – как минимум, он ее совершенно не уважает. Спрашивается, на что она надеялась? Что муж изменится?

Сильвия вздохнула. Полезла в карман и достала вибрирующий телефон.

– Говорят, люди меняются.

– Неправильно говорят, – парировала Грейс.

Реардон не всегда был территорией менеджеров хедж-фондов и других влиятельных людей. Школа была основана в девятнадцатом веке и для своего времени отличалась прогрессивностью – здесь совместно обучали сыновей и дочерей рабочих. Одно время школа пользовалась популярностью у еврейских коммунистов и атеистов, желающих воспитать детей в пролетарском духе. Потом ее наводнили отпрыски представителей творческих профессий – журналистов, деятелей искусств, скандальных актеров и смущающихся на каждом шагу народных певцов. Ученики поколения Грейс испытывали своего рода извращенную гордость оттого, что учебное заведение презрительно называют «богемным» (да еще где – в справочнике «Выбираем частную школу»)! Однако шли десятилетия, и Реардон, как почти все манхэттенские и некоторые бруклинские школы, сменил направление развития – не столько политическое, сколько финансовое. Сегодня среднестатистический отец ученика Реардона зарабатывает на жизнь, тем или иным способом делая деньги из денег. Это мужчина средних лет, зацикленный на работе и рассеянный в обычной жизни, до неприличия богат и почти всегда отсутствует. А среднестатистическая мать – бывший адвокат или финансовый аналитик, теперь главное ее занятие обустраивать квартиры и дома, которых, как правило, несколько, и записывать детей – которых тоже обычно несколько – на всевозможные занятия «для гармоничного развития». Худа до изможденности, выкрашена в яркую блондинку, когда ни встретишь, постоянно опаздывает в фитнес-клуб, все имущество таскает с собой в белой стеганой сумке «Варения Биркин». По национальному составу преобладают белые (времена, когда преобладали евреи, ушли в прошлое). Впрочем, в последнее время образовалась небольшая квота для учеников из Азии и Индии, и еще меньшая – для чернокожих и латиноамериканцев. Об этом обстоятельстве с гордостью писали во всех ознакомительных брошюрах и буклетах. Но на самом деле обучались они здесь на птичьих правах, особенное же предпочтение оказывалось детям выпускников Реардона. Эти мужчины и женщины не отличались ни богатством, ни влиятельностью, и в основном занимались искусством, наукой или, подобно Грейс, специальностями, связанными с каким-либо видом терапии. Они учились в школе до того, как ее облюбовали денежные мешки. Тогда пафоса здесь было намного меньше.