Стрелецкие волнения продолжались несколько дней, и в итоге царевич Иван тоже был провозглашен царем вместе с Петром, причем Иван был первым царем, а Петр – вторым.
Наконец, стрельцы объявили, что ради юных лет обоих государей, правление вручить сестре их Софье.
Софье – старшей сестре царей Ивана и Петра, было 25 лет, она была умна и энергична, многому научилась за годы царствования своего брата Федора и после долгих уговоров она согласилась сделаться правительницей. «Для совершенного же во всем утверждения и постоянной крепости» она повелела во всех указах имя свое писать вместе с именами царей, не требуя другого титула, кроме «великой государыни, благоверной царевны и великой княжны Софии Алексеевны».
Софья прекратила стрелецкую смуту, выплатив стрельцам задержанное жалование, назначила начальником Стрелецкого приказа князя Хованского, расставила по должностям своих родственников Милославских и отправила царицу Наталью вместе с царем Петром в село Преображенское, где он продолжал свои игры с деревянными игрушками, среди которых солдатики, мечи, пушки и копья занимали основное место.
Копьями десятилетний царь подкалывал лилипутов, окружающих мать Наталью, и бил их мечами, иногда причиняя увечья, чему всегда радовался – басурманская кровь неведомого предка Исаака пробудилась в царственном отпрыске и требовала жестокости, выражаемой на беззащитных слугах.
Несмотря на неразвитость разума, десятилетний царь Петр прекрасно понимал свое высшее положение, позволяющее безнаказанно совершать жестокие выходки и поступки ко всем окружающим его людям, независимо от их возраста и положения.
Пока в Москве сменялись цари, а их родичи бились за места при дворе, проталкивая в наследники Петра от рода Нарышкиных и Ивана от рода Милославских, в сельце Орудьево подрастал у холопа Малых сын Федор, рожденный холопкой Дарьей в один день с царевичем Петром.
К пяти годам от роду Федя летом уже пас скотину на дальнем выгоне, помогал матери в огороде, а зимой сучил пеньку, из которой мать пряла холст, чтобы пошить рубахи и портки мужу и детям, числом пять, поскольку за эти годы родились еще двое мальчиков, образовав семью из семи человек, что и означает слово: семь-я.
В шесть лет Федя упросил отца, чтобы дьяк из сельской церкви научил его грамоте.
Просьба была редкостной, но отец, видя смышленость сына, похлопотал за мальца перед дьяком и тот, за пять куриц в зиму, согласился научить Федю грамоте по Псалтырю – если мальчик будет способен к обучению.
Федя оказался прилежным учеником: в месяц выучил буквы, в два уразумел складывать буквы в слова и к пасхе уже бойко читал по слогам молитвы из Псалтыря, удивляя дьяка такой прыткостью.
– Надо бы тебе, Иван, научить мальчонку грамоте по-настоящему, по учебным книгам – уж больно сообразителен малец, – говаривал не однажды дьяк холопу Ивану, когда тот иногда приглашал его в хату и поил брагой, до которой дьячок был весьма охоч.
– Да, грамота сможет Федьке выбиться из холопов в люди и нас вытащить из нужды: ваша монастырская братия стрижет крестьян почище царских приказчиков, но нет у меня ничего, чтобы платить за обучение, горестно вздыхал Иван, поднося дьяку очередную кружку браги, заброженной на лесных ягодах.
– И то хорошо, что вы, батюшка Ипполит, обучили за зиму Федю чтению и счету, а на будущую зиму, если даст бог, то и письму обучите, а там я обращусь к настоятелю Новоспасского монастыря, у которого я с семьей холопствую и может быть настоятель пристроит мальца к чистой работе, где нужны чтение и письмо, а не то и вовсе отправит Федю в Москву помогать в церковных службах, – вслух мечтал холоп Иван о судьбе своего сына Феди, пока дьяк Ипполит наливался брагой по самые ноздри: что-что, а выпить хмельного он любил без меры, от чего обитал в дьяках и не был рукоположен в священники.
Действительно, следующей зимой семилетний Федя обучился письму, срисовывая буквы в церковных книгах и в «Домострое», что дал ему священник, увидев стремление холопского сына к грамоте.
Навострившись чтению и письму, Федя с восьми лет начал петь на клиросе, по воскресным службам, зимой, но летом, в страду уже работал наравне с отцом и старшим братом в полях, на покосе и во дворе по хозяйству. Летом крестьянскому сыну не до пения на клиросе – всегда есть работа для мальчишеских рук, зато зимой много свободного времени и Федя продолжал, уже самостоятельно, учиться в улучшении письму и чтению, не забывая про арифметику, в которой обучился дьяком не только счету, но и простым арифметическим действиям.
Однажды, когда Феде минуло девять лет, дьяк Ипполит, по – пьяни, рассказал о грамотном мальчике настоятелю монастыря, при котором семья Малых находилась в холопах, и настоятель распорядился привести мальчика в монастырь для услужения себе, если приглянется.
Федя к своему возрасту был приятный на вид русоволосый, голубоглазый мальчик, правильного сложения и настоятель оставил его при себе, чем изрядно огорчил отца мальчика – холопа Ивана, рассчитывающего на помощь Феди по хозяйству, как на взрослого.
Но против хозяина не попрешь и Иван, простившись с сыном, покинул монастырь в Дмитрове и возвратился в свое село, сообщив жене Дарье, что их сын Федор пошел своей холопской дорогой по жизни, отдельно от семьи.
Дарья немного всплакнула и успокоилась, в надежде, что сыну достанется лучшая доля, чем холопствовать на монастырской земле и может быть, через свою грамотность он поможет и отцу с матерью, сестре и братьям выбиться из холопства, снова стать надельными крестьянами, ярмо которых много легче, чем у монастырских холопов.
Целый год Федя прожил в монастыре: вначале мальчиком на посылках и в услужении немощным монахам, а затем его взял к себе в служки сам настоятель монастыря.
Иван да Дарья несколько раз навещали сына и радовались его устроенной жизни, в которой Федя продолжал свое обучение, пока однажды, наведываясь в монастырь, не узнали, что их Федя отправлен настоятелем в Москву на патриарший двор в услужение церковным иерархам.
До Москвы было 70 верст, однако, поздней осенью Иван собрался навестить сына в Москве, запряг единственного коня в сани, едва выпал снег, загрузился битой птицей, в надежде выгодно продать ее в столичном городе, и отправился в путь.
Добравшись до Москвы, Иван продал птицу на Мясницкой улице, что возле Кремля, отыскал патриарший двор, куда его не впустили стражники– стрельцы, и спросил у пробегавшего служки – тоже мальчика лет десяти, не знаком ли ему сверстник по имени Федор– родом из-под города Дмитрова.
На удачу, оказалось, что Федя знаком этому служке и на церковных службах они даже стояли рядом на клиросе, но еще летом этого Федю отправили куда-то, а куда – это служке неведомо. Иван сильно огорчился, не встретившись с сыном, но разыскивать его далее не решился и возвернулся домой, так ничего и не узнав. Сына Федю родители потом много лет не видели и ничего о нем не слышали.
Им не довелось узнать, что сын Федя прослужил благополучно у настоятеля монастыря полгода, когда настоятель стал склонять мальчика к содомитскому греху. Мальчик оказался довольно сильным, знал о содомитском грехе из Евангелия, что Господь сжег города Содом и Гоморру именно за содомитство, а потому отверг притязания настоятеля монастыря. Чтобы случай не получил огласки, настоятель тотчас отправил мальчика в Москву на патриарший двор в услужение.
Патриарх Иоаким был сторонником Петра, при избрании его на царствие, и после стрелецкой смуты, вызвавшей к царствию двух царей: Ивана и Петра при управительнице Софии, вынужден был помазать на царствие обоих братьев. Патриарх, случайно встретив Федю на своем подворье, и поговорив с мальчиком, удивился его грамотности и решив, что этот малец может быть полезен царю Петру для обучения грамоте, отправил Федю в село Коломенское с письмом к Наталье Кирилловне, в котором дарил мальчика царю Петру для услужения.
Так крестьянский сын Федор, родившийся в один день с царевичем Петром, оказался в царской усадьбе села Коломенское и поступил в услужение к царице Наталье, которую ближние бояре между собой называли Медведихой за вспыльчивость, злобность характера и стремление напролом, по-медвежьи, сделать сына Петра единственным и полноправным правителем Московского царства, несмотря на его детский возраст.
